Потом я выбрал еще одну большую рыбину, подвел к ней крючок и заставил ее проголодаться.
За полтора часа я выловил всех больших рыб. Оставалась разная мелочь, но возиться с ней мне было уже ни к чему. На веревке почти не было места, и, когда я взял ее и пошел, конец связки волочился по земле. Мне пришлось перекинуть ее через плечо, и от рыбы рубашка сразу же стала мокрой.
Я позвал Баунса, и мы двинулись в город.
Всякий, кто попадался мне навстречу, останавливался и расспрашивал, где я поймал рыбу, на что ловил, осталась ли там еще рыба, или я вытащил всю. Когда я говорил, что выловил всю, люди хохотали до упаду.
Только было собрался я свернуть с главной улицы к дому, как из парикмахерской вышел банкир Пэттон. От него чудесно пахло всеми одеколонами, которыми парикмахер Джейк опрыскивает своих клиентов.
Увидев меня с рыбой, банкир остановился. Он посмотрел на меня, на рыбу и потер свои жирные руки.
Потом заговорил со мной как с маленьким:
- А ну, Джимми, говори, где ты взял всю эту рыбу?
Он сказал это таким тоном, будто рыба не моя или будто я ловил ее каким-нибудь запрещенным способом.
- В яме за домом Алфа, - ответил я.
И вдруг само собой получилось так, что я увидел его внутренности точно так же, как корни одуванчика под землей. Желудок, кишки и еще что-то, наверное, печень, а надо всем этим в какой-то рыхло-розовой массе - пульсирующий ком, в котором я узнал сердце.
Я вытянул вперед руки... не руки, конечно, потому что в одной руке я держал удочку, а в другой рыбу, но у меня было такое ощущение, будто я протянул их, схватил его сердце и сильно сжал.
Банкир открыл рот, охнул и обмяк, как будто из него ушла вся сила, и мне пришлось отскочить в сторону, чтобы он не свалился прямо на меня.
Он упал и больше не вставал.
Из своей парикмахерской выбежал Джейк.
- Что с ним? - спросил он меня.
- Взял и упал, - ответил я.
Джейк посмотрел на банкира:
- Это сердечный приступ. Уж я-то знаю. Бегу за доктором.
Он побежал по улице к дому врача Мейсона, а со всех сторон стали сбегаться люди.
Я узнал Бена с сыроварни, Майка из клуба и двух фермеров, приехавших за покупками.
Выбравшись из толпы, я пошел домой. Мама увидела рыбу и обрадовалась.
- Вот вкусно-то будет! - сказала она. - Как тебе удалось наловить так много, Джим?
- Клев был хороший, - пробормотал я.
- Так не теряй же времени, начинай чистить. Немного мы съедим сейчас, несколько штук я отнесу проповеднику Мартину, а остальное посолю и положу в погреб. Там она продержится еще не один день.
Тут прибежала миссис Лоусон, что живет напротив, и рассказала маме о том, что случилось с банкиром Пэттоном.
- Он как раз разговаривал с Джимом, - заметила она.
- Почему же ты молчал, Джим? - спросила меня мама.
- Не успел сказать, - ответил я. - Я показывал тебе рыбу.
Мама и миссис Лоусон заговорили, перебивая друг друга, о банкире, а я пошел в сарай чистить рыбу. Баунс сидел со мной рядом и наблюдал. Я готов поклясться, что он был доволен не меньше меня. Будто и в самом деле помогал мне ловить рыбу.
- Хороший выдался денек, Баунс, - сказал я, и Баунс согласился со мной. Он вспомнил, как носился вдоль речки и дразнил лягушку, вспомнил, как приятно пахнет земля, если ее хорошенько обнюхать.
Я вовсе не хочу убедить вас, что Баунс заговорил со мной. Но у него был такой вид, будто он и в самом деле умеет говорить.
Люди все смеются надо мной, отпускают шуточки и стараются поддеть меня, потому что я деревенский дурачок. Но когда-нибудь этот дурачок покажет им всем! Они бы до смерти испугались, если бы с ними, например, заговорила собака. Просто я подумал, как было бы хорошо, если бы Баунс заговорил и мне не надо было бы угадывать, что он хотел сказать. Ничего удивительного я в этом не увидел бы, потому что всегда считал, что Баунс смышленый пес, и стоит ему только захотеть, как он начнет говорить.
Так мы и болтали с Баунсом, пока я чистил рыбу. Когда я вышел из сарая, миссис Лоусон уже ушла домой, а мама на кухне готовила сковородку для рыбы.
- Джим, ты... - сказала она и запнулась. - Джим, ты ведь никакого отношения не имеешь к тому, что случилось с банкиром Пэттоном, правда? Ты не толкнул его, не ударил?
- Даже пальцем до него не дотронулся, - сказал я, и это была сущая правда. Я и в самом деле не коснулся его рукой.
Днем я работал на огороде. Мама иногда помогает кому-нибудь по хозяйству и зарабатывает немного, но если бы не огород, нам бы на это не прожить! Прежде зарабатывал и я, но после ссоры с Алфом из-за того, что он не заплатил мне, она не разрешает мне работать. Она говорит, что я и так ей помогало, копаясь в огороде и добывая время от времени немного рыбы.
В огороде я нашел еще одно применение моему новому умению видеть. В капусте были черви - я их всех видел сквозь капустные листья и давил, как раздавил сердце банкира Пэттона. Обнаружив белесые пятнышки на кустах помидоров, я решил, что это какой-то вредитель. Они были такие маленькие, что сначала я их не заметил. Поэтому я их увеличил своим новым зрением, внимательно разглядел и заставил исчезнуть. Я не давил их, как червей, а просто сделал так, чтобы они пропали.
Интересно работать на огороде, когда можешь заглядывать в земно и видеть, как прорастают семена пастернака и редиса, убивать вредителей, узнавать, хороша ли земля и все ли в порядке.
На обед мы ели рыбу, на ужин - тоже рыбу. А после ужина я пошел прогуляться.
Сам не знаю, как я очутился у дома банкира Пэттона, и, проходя мимо, почувствовал, что в доме этом горе.
Не входя в дом, я позволил горю войти в меня. Наверно, стоя снаружи, я мог бы совершенно легко увидеть сквозь стены, что делается в любом доме нашей деревни, но тогда я этого еще не знал. Я почувствовал горе в доме Пэттона только потому, что оно было глубокое и сильное.
Старшая дочь банкира была у себя в комнате наверху, и я почувствовал, что она плачет. Вторая дочь сидела с матерью в гостиной. Ни та ни другая не плакали, но у обеих был убитый вид. В доме были еще какие-то люди, но они не очень-то печалились. Вероятно, соседи пришли посидеть.
Мне стало жаль всех троих и захотелось помочь им. Ведь не их вина, что банкир Пэттон был таким плохим человеком.
И вдруг мне показалось, что я могу им помочь, и я начал с той дочери, что сидела наверху в своей комнате. Я мысленно приблизился к ней и стал внушать ей светлые мысли. Начало было не из легких, но очень скоро я освоился, и утешить ее не составило большого труда. Потом я утешил двух других и, довольный, пошел дальше.
Я прислушивался к тем домам, мимо которых проходил. Почти везде жили счастливые или, во всяком случае, довольные люди, хотя попалось и несколько печальных. Машинально я задумывался о них и давал им счастье. Я вовсе не думал, что мне надо делать добро каким-то определенным людям. По правде говоря, я даже не помню, какие дома сделал счастливыми. Просто я подумал, что раз я могу делать это, надо делать.
