За день накопится и совсем уже было решусь - уйду завтра, соберу манатки и тихо смоюсь. А за ночь в лииных объятьях вся решимость растает. Не могу! Не могу-у!
И остаться не могу. Ночью сквозь закрытые двери, в самый безумный момент страсти, чувствую его змеиный взгляд. И что ужасно: под взглядом мертвеца наслаждение мое возрастало! Я вонзался в Лиино тело, насиловал яростно, душил ее в объятьях и все время при этом думал: она мать этого мертвеца, оборотня. А-а! А-а-а! А-А-А!!!...
А чего он выжидает, стал думать я. Я один знаю о нем, значит выжидание его касается меня. Раз ждет и следит, значит у меня есть какая-то сила, которую ему пока не одолеть. ПОКА. Потому что уж больно спокоен. Словно знает, стервец, что и когда я сделаю, как подпаду под его власть.
Надо бежать! Бежать! Надо бежать!
НЕ МОГУ!..
Прошли дни, неделя. И впечатался навечно в память его образ с тех последних дней - мертвенно бледного, с тусклыми глазами, всегда в серой майке, в которой его принесли, словно она приросла к телу. А что под ней?
Как только я задал себе этот вопрос, так стал замечать: его фигура меняется. День ото дня, но замечаю это лишь я один. Плоть стекала с плеч, со спины к пояснице, собираясь в жирную рыхлую складку. Дрожала при ходьбе, как студень. Это при его-то худобе! Казалось... нет! Так и было на самом деле - он разлагается заживо. Позвоночник его проступал сквозь майку, как обглоданный хребет падали. Но никто не замечал этого, кроме меня.
По ночам я обнюхивал Лию, прежде чем взять ее. Но она пахла обычно духами, телом.
Как же мне узнать? Как же мне узнать точно?! Если я буду знать точно, я разорву эти сети.
И тогда мне пришла в голову мысль: если Вадим мертвец, значит он не должен дышать! Нужно только подкрасться к нему ночью и послушать.
Паркет тихо поскрипывал под босыми ногами, сердце колотилось в горле, пот струйками тек по бокам от страха, но не было сил более жить в неизвестности. Не убьет же он меня в конце концов. При брате, при матери. Кругом люди, тысячи людей, тысячи квартир. Крикни - сбегутся сразу.
Вадим лежал на левом боку лицом к стене. Луна освещала его тощее плечо, руку, лежавшую поверх одеяла.
Я остановился в двух шагах от постели, прислушался. Не слышно! Очень уж громко сопит Павлик. Еще шаг, ноги отказываются идти.
Склоняюсь над ним. Затаиваю дыхание...
И вдруг его руки капканом сжимаются на моем затылке. Рот оскаливается страшно - зубы, ослепительно белые в лунном свете, неестественно большие растут на глазах, вытягиваясь кривыми клыками.
Я дико закричал. Вырвался. Одним безумным прыжком проскочил комнату и через мгновенье уже сидел на постели.
Лия, часто моргая спросонок спросила испуганно:
- Что случилось?
- Кошмар, - говорю, - приснился. - А сам слышу тихий злорадный смешок в спину. И соображаю: это он смеялся мне в спину, когда я вырвался из его рук. ГАДЕНЫШ! И тотчас мерзкий смрад бьет мне в лицо. Спазм перехватывает горло.
Запах лезет в ноздри, забивает легкие, и я бегу в туалет. Меня рвет.
Умывшись и прополоскав рот, возвращаюсь и без сил падаю на постель.
Павлик заглядывает к нам. В первый миг я напрягаюсь, думая, гаденыш пришел насладиться эффектом. Но нет, у того, что стоит в дверях волосы темные. Лия встает, машет на сына рукой:
- Иди, иди. Ничего интересного. Спать надо. А то завтра вас в школу не добудишься.
Захлопывает дверь и ластится ко мне. Я лежу безучастно, с похолодевшими руками и ногами, только тело дрожит не переставая.
Впервые я не ответил на ее ласки, впервые не захотел. И наконец решился: завтра же уйду.
Но с утра уйти не удалось. Утром ребята не пошли в школу. Павлик закашлял, зачихал у него поднялась температура. Померил и Вадим, у него оказалась повышенная.
Помню: отдает матери градусник, а сам краем рта скалится на меня.
- 37,5, - говорит Лия.
Это у трупа-то недельной давности! Но этим меня уже было не пронять. В уме я уже разработал план. Лию отправляю в аптеку, а сам за это время вещички соберу и дам деру. Мальчишки в одной комнате, я в другой несложно. Крикну от двери:
- Я не на долго! На работу вызывают.
И все.
Но не тут то было. Лия не пошла в аптеку, а вызвала врача. Сидит, ждет. Врач не идет. Я говорю ей: ступай, я один здесь прекрасно управлюсь. Она ни в какую: как же я уйду, а вдруг врач. Он скажет все мне, отвечаю. А она: на вас мужчин полагаться, и машет рукой. Я тоже махнул. Жду. А врач все не идет и не идет.
Мальчишки притащили спальный мешок в нашу комнату и разлеглись на полу - дурачились. Лия сидела, читала, покрикивала на сыновей изредка, чтобы не слишком бесились, а то мол еще температуру нагонят.
И тут гаденыш отмочил шутку. Подошел и стал передо мной, гнусно ухмыляясь.
- Иди, иди! - замахал я на него, а он еще ближе. Я инстинктивно выставил вперед руки, а он повернулся спиной и прижался ею к моей ладоням. Как раз той жирной складкой над поясницей. И я ощутил, что тело у него под майкой мягкое, как плохо застывший студень. В глазах у меня помутилось.
Пришел в себя: они опять возятся на мешке.
Сижу совершенно очумелый. Тогда все и случилось.
Вадим подмял под себя Павлика и, впившись ему в горло зубами, рванул по-волчьи вбок. Кровь хлестнула фонтаном из перерезанного горла. Лицо трупа почернело: только глаза белели на нем и зубы розово блестели от крови. Ногти вытянулись желтыми когтями, и гаденыш с воем стал раздирать ими грудь брата. Больше ничего не помню. Дальше все с чужих слов.
Оказывается через секунды в дверь позвонил врач. Он услышал нечеловеческий вой, дикие истошные вскрики, и побежал за милицией.
Дверь взломали и нашли в квартире два трупа подростков. Один еще не успел остыть, другой был давний, порядка двух недель. Возле дивана был найден я в бессознательном состоянии, весь перепачканный кровью. Главное кровь была у меня и на губах. А в кресле сидела и выла, раскачиваясь из стороны в сторону, как маятник, сумасшедшая женщина.
Времени у меня много, и я часто задумываюсь над двумя неразрешимыми загадками: откуда у меня на губах кровь Павлика - это раз; как Вадим стал упырем, ведь для этого надо, чтобы ему прокусил горло и выпил кровь другой упырь. Так просто это ведь не передается, не грипп - это два.
Может быть я когда-нибудь выйду отсюда, а может нет. А вдруг я теперь тоже упырь и только затаился и жду, когда меня выпустят? Зачем кусать идиотов? Они и так хороши: шепчутся, знаки какие-то чертят в воздухе, оглядываются. Привязанные уже к незримому миру, видят его полуслепо, он мучит их уже теперь.
А я - кто я? Затаившаяся тварь?..
Говорят, я совсем седой. Не знаю - правда ли. Зеркала у меня нет. Руки трясутся - да - это я вижу. Шепчу иногда вслух, строю рожи, оглядываюсь, а когда припоминаю все, скулю от страха. Тогда приходят и успокаивают меня уколом. И я сплю, блаженный. Единственное время, когда я человек.
