— Ни богатством, ни бессмертием не соблазнишь! Возвращайся в темные владения свои и оставайся там навеки! Во имя господа, повелеваю тебе...
И, как и ожидал я, сатана начал растворяться в воздухе и исчез прежде даже, чем я успел совершить крестное знамение.
За полночь уже. а сон никак не берет. Вожделение мучит меня беспощадно. Как возможно, чтобы порождение ада было так прекрасно? Подобной улыбки я ни у одной смертной не видывал. В твои руки, господи, себя вручаю!
IIIМесяца января двадцатого дня года тысяча шестьсот шестого.
Из-за прибытия тому несколько дней назад монсеньора Франсиско поднялся переполох. Потому, наверное, искуситель и не появлялся более.
Когда монсеньор отслужил мессу, попросил я, чтобы он оказал мне милость: исповедал меня в своей келье. Там рассказал я ему, что со мной приключилось. Пособолезновал мне он и дал кропило, освященное самим папой.
— Возьми, — сказал монсеньор, — и когда князь тьмы появится и снова будет тебя искушать, соверши сим кропилом обряд изгнания беса.
Возблагодарил его я и удалился. Полагаю, что он известит обо всем святейший престол. Тому, как я у него исповедовался, уже два дня. А вчера поутру от нас поспешил монсеньор в Вальядолид.
Несмотря на подарок монсеньора, не покидает меня страх. Смущает некая мысль, не оставляет меня ни днем ни ночью. Весьма трудно было мне убедить себя, что столь красивая и на праведницу похожая дева есть всего лишь образ искушающий, дьяволом сотворенный на погибель смертным. И временами охватывает сомнение: а что, если это не дьявол вовсе?.. Но того быть не может. Что это, если не порождение ада?
Подобно стреле отравленной, вонзившейся в сердце, сомнение разъедает мой дух.
Оторвался на миг взять священное писание. Открыл наугад и прочитал:
«Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна».
«Еще, отошед в другой раз, молился, говоря: отче мой! если не может чаша сия миновать меня, чтобы мне не пить ее, да будет воля твоя».
Теперь снова чувствую я, что не победить меня и наихудшему бесу. Вспоминаю, сколько бодрствовал и размышлял спаситель, дабы смог вынести потом предвозвещенные ему муки, и дух мой крепнет. Ведь рядом с его муками мои ничтожны.
IVМесяца января тридцатого дня года тысяча шестьсот шестого.
Пришел наконец час испытать святой обряд изгнания беса; но, к величайшему смятению моему, произошло все не так, как я надеялся.
Когда, после ужина вскоре, писал я, склонившись над бумагами, пала на меня тень. Заградясь распятием, поспешил я в угол, где поставил загодя сосуд со святой водой и кропилом. Но ни вода, ни кропило не помогли.
Создание (ибо не знаю уже, как видение сие называть) стояло посреди кельи и только моргало, пока кропил я его святой водой и произносил заклятия, и лишь потом, когда обряд совершился, молвило:
— Надеюсь, теперь ты убедился, что я говорила тебе правду. Никакой я не дьявол и не демон. Их в моем мире нет.
Улыбнулось видение, сие глаголя, а может, это мне померещилось просто. Затем продолжало:
— Я вижу, окончательно ты еще не решил. Сейчас я опять уйду, но потом вернусь. Мы хотим предоставить тебе максимум возможностей все обдумать и принять решение. Каждый раз, как вводим твои данные в... — опять какое-то слово неведомое, — мы получаем один и тот же ответ: никто лучше тебя, после того как ты адаптируешься, не поможет нам в совершении намеченного. Напоминаю, аббат: ты увидишь места, какие тебе и не снились; места, где люди не знают, что такое война и бедность
В сих словесах почудилось мне нечто новое.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что люди в тех местах не враждуют? — усомнился я.
— Хочу. Там, где я живу, царит вечный мир.
— А король и повелитель ваш разве вас не наказывает?
— Никаких повелителей у нас нет, человека почитают только за его знания, а поскольку все нравственны, никому никого наказывать не приходится.
И создание исчезло.
VМесяца февраля десятого дня года тысяча шестьсот шестого.
Ныне живу я как в преисподней. Бессчетное множество раз открывал я ученые книги и отыскал наконец ответ. С самых первых мгновений подозревал я истину. Сотворить столь великую красоту никакому демону не под силу. И как ни много огня в очах этих, глядящих столь нежно, огонь этот не огонь преисподней. Господи, как же она прекрасна!
Боль непонятная и пронизывающая раздирает мое нутро. Страдаю я, брожу как в тумане, и разум мой более мне не служит.
Понял я все после неудавшейся попытки изгнать беса. Прости глупость раба своего, господи! Не демон, а ангел уговаривал меня, и так терпеливо, принять его царство. А ныне тоскует душа моя оттого, что столь опрометчиво сей дар отринула. Страх, что создание это может не вернуться, терзает меня и не дает мне покоя. Как же не уразумел я? Ведь изобилие, здоровье, долгая жизнь, вечное счастье, мир — это рай! И был он совсем рядом!
Снова открыл наугад священное писание и теперь прочитал:
«Отче! о, если бы ты благоволил пронесть чашу сию мимо меня! впрочем, не моя воля, но твоя да будет».
И пусть свершится все по слову твоему, боже!
Последнее желание мое — чтобы дневник сей, к коего началу дописал я несколько строк, сохранен был другим в назидание и поучение.
Помоги, господи, чтобы все сбылось! Чую, вернется она скоро, и хоть не ведаю, что меня ожидает, верю, однако, что ничего дурного, ибо там, где живет она, ничего дурного быть не может,
Вот он я, господи, пред тобой, блуждающий по невесть каким дорогам. Огради раба твоего от погибели, и хоть раз, но да будет воля моя, ибо с таким ангелом-хранителем готов я отправиться в рай и в ад.
Гавана, 19 февраля 2157 года
Дорогой Рени!
Лидия летит на Ганимед, и я пользуюсь случаем отправить тебе несколько строк. Едва узнав о том, что мы расстались, и о том, как опечалена я твоим отъездом, она сразу предложила захватить для тебя письмо, поэтому оно должно попасть к тебе очень скоро. Лидия сказала мне, что на Деймосе пробудет недолго, но все равно успеет оставить письмо на местной почте.
Твою прощальную записку Роби мне передал. Ты представить себе не можешь, как я расстроилась! Я столько раз перечитывала ее, что просто зачитала до дыр.
Любимый, неужели ты не понимаешь: нельзя, чтобы из-за ерунды разрушился наш брак! Такое было бы просто глупо. Все произошло из-за Роби, но ведь он, бедняжка, руководствовался самыми лучшими намерениями. Если бы ты его сейчас видел — он такой грустный! Он робот очень впечатлительный и теперь ничего не делает, только лязгает суставами и горюет.
