Сэмюель Дилэни - Имперская Звезда

В 1960-е годы грандиозные романы Дилэни космическими операми не называли, за исключением случаев, когда они становились объектами беспощадной критики. Чаще его работы относили к передовой спекулятивной фантастике, и Дилэни тогда действительно шел в авангарде НФ. Именно стойкое желание писателя обретаться в рамках низшего жанра, создавая при этом прозу высочайшего качества, сделало его творчество широко известным, одновременно придав ему шарм эпохи радикальных перемен.

О ситуации, в которой издавалась «Имперская звезда», Дилэни рассказывает следующее: «Муркок и авторы, чьи имена ассоциировались с „новой волной", мои работы не жаловали. Мы отлично ладили, но Муркок заявил мне однажды, что единственное мое произведение, которое бы он сам опубликовал, была „Имперская звезда". Безусловно, она ему столь приглянулась благодаря четкой политической аллегории между североамериканским рабством и Ллл. В обзоре „Новы" для журнала „New Worlds" М.Джон Гаррисон весьма резко отозвался о романе, заявив, что это позор, если кто-то, наделенный большим талантом, тратит драгоценное время на чушь вроде далекого будущего и космических опер. А сам Муркок в истории „New Worlds", выходившей в 1970-х, заявил, что,„Время точно низка самоцветов" („Time Considered as a Helix of Semi-Precious Stones", 1968) — это произведение „банальное" и „из жанра космической оперы".

Не все работы в духе космической оперы „новая волна" нещадно критиковала. В конце концов именно адепты движения являлись безусловными поклонниками романа „Тигр! Тигр!" („Tiger! Tiger!") Альфреда Бестера. Тем не менее определение „космическая опера" оставалось для них сродни презрительному прозвищу. Чтобы произведение имело в их глазах хоть какую-то ценность, оно должно быть пронизано мощной антиавторитарной идеей или четкой либеральной аллегорией. По правде сказать, космические оперы того времени ничем таким похвастаться не могли.

Занимательно, что антиавторитарная направленность, взлелеянная „новой волной", сегодня является обычным делом, если не клише. Взгляните на фантастические фильмы последних тридцати лет — начиная с „Чужих" и заканчивая трилогией „Матрица". В „Звездных войнах" эта идея становится все более мощной с каждым эпизодом. Не говоря уже о том, как она представлена в фэнтези, особенно во „Властелине Колец"».

У него были: светлая коса по пояс; тело, смуглое и стройное, совсем как у кошки, говорили они, когда он в полудреме сворачивался калачиком у гаснущего костра Полевого Смотрителя в Новом Цикле; окарина; черные перчатки и черные сапожки, при помощи которых он мог взбираться на стены и ползать по потолкам; серые глаза, слишком большие для маленькой мрачной физиономии; латунные когти на левой руке, которыми он к тому времени уже успел убить трех диких кепардов, прокравшихся через пролом в силовой изгороди во время его стражи в Новом Цикле (а однажды в драке с Билли Джеймсом — простой потасовке, когда один удар вдруг вышел слишком быстрым и жестким, обращая дружескую стычку в настоящую — он убил парня, но это случилось два года назад, когда ему было только шестнадцать, а теперь ему не нравилось об этом вспоминать); восемнадцать лет суровой жизни в пещерах спутника под названием Рис, работы на подземных полях, пока Рис крутился возле гигантского красного солнца Тау Кита; склонность бродить вдали от Родных Пещер и смотреть на звезды, которая доставляла ему неприятности по меньшей мере четыре раза за один только прошлый месяц, а за последние четырнадцать лет обеспечила ему кличку «Комета Джо»; дядюшка по имени Клеменс, которого он терпеть не мог.

И впоследствии, когда он потерял все, кроме (чудесным образом) окарины, он подумал про все эти вещи — что они для него значили, в какой мере определили его юность и как скверно подготовили его ко взрослой жизни.

Однако прежде чем начал терять, он приобрел две вещи, которые, наряду с окариной, хранил до самого конца. Одной был дьяволов котенок по кличке Дьяк. Другой был я. Я — Самоцвет. У меня мультиплексное сознание, а это означает, что я вижу вещи с разных точек зрения. Это есть функция ряда обертонов в гармоническом узоре моей внутренней структуры. Посему большую часть этой истории я изложу с точки зрения, именуемой в литературных кругах всеведущим наблюдателем.

Малиновая Тау Кита метила синяками западные утесы. Шина, громадная, как солнечный Юпитер, казалась черным изгибом поперек четверти горизонта, а белый карлик Глаз серебрил восточные скалы. Комета Джо, мотая пшеничного цвета волосами, брел позади двух своих теней, одной длинной и серой, другой ржавой и приземистой. Голова его была обращена назад, и в суматохе окрашенного старым вином вечера он глазел на первые звезды. В длиннопалой правой рукой с обгрызенными, как у всякого парнишки, ногтями он держал окарину. Он знал, что ему придется вернуться, придется выползти из ночи в лучистый кокон Родной Пещеры. Ему следует уважительно относиться к дядюшке Клеменсу, нельзя ему ввязываться в драки с другими парнями на Полевой Страже; столько всего ему нельзя…

Звук. Камень и не-камень в соударении…

Он резко пригнулся, и его когтистая левая кисть, смертоносное орудие тощей левой руки, взлетела, защищая лицо. Кепарды бьют по глазам. Но это был не кепард. Он опустил когти.

Дьяволов котенок с шипением выбрался из расщелины, балансируя на пяти из восьми своих лап. Он был в фут длиной, имел три рога и глаза того же цвета, что и у Джо. Затем он захихикал, а так дьяволовы котята поступают, когда не на шутку расстроены — к примеру, когда теряют своих родителей — дьяволовых котов и кошек, которые пятидесяти футов в длину и совершенно безвредны, если только случайно на тебя не наступят.

— Чо там ище? — спросил Комета Джо. — У тя чо, пап с мам свалили?

Дьяволов котенок снова захихикал.

— Да чо там такое? — настаивал Джо.

Котенок оглянулся через левое плечо и зашипел.

— А ну глянем, — кивнул Комета Джо. — Пашли, киска. — Хмурясь, он устремился вперед, движения его голого тела по скалам были столь же грациозны, сколь груба была его речь. Джо спрыгнул со скального выступа на осыпающуюся красную землю, желтые волосы в полувзлете туманом окутали его плечи, затем опять упали на глаза. Джо откинул их назад. Котенок потерся о его лодыжку, снова захихикал, затем скакнул за валун.

Джо последовал за ним — и тут же отпрянул обратно к твердому камню. Когти его левой руки и костяшки правой заскребли по граниту. Он мигом вспотел. Крупная вена на горле яростно забилась, а мошонка сжалась как черносливина.