- Одного уже полюбила, - негромко молвил Белянчик, не глядя на Кату. – Кому еще кровь пустить хочешь?
Ката лицом в ладони уткнулась, замолчала. Вьюга в дымоходе ворочалась и кряхтела, согревая бока. Юркая Тень на огонь глядит, не отрываясь, пляшут отблески на острых скулах, в желтых глазах, пляшут и улетают к невидному в полутьме закопченному потолку. Не шевельнулся, только произнес наконец тихо-тихо:
- Ну и гад ты, небесный воин… Какой же ты гад…
А Белянчик несчастные глаза в стол уставил. И опять он виноват… Почему ж так вышло-то? Правду же сказал! А его всегда учили, чтоб правду в глаза, особенно тем, кого любишь… Что ж он, Кату не любит, что ли? Любит. И этого, Темного, тоже. Не должен он любить их, да, но ведь вместе ж когда-то на старом кладбище играли…
Ката неожиданно голову подняла, улыбнулась – она все ж Прирожденная, и если раскисать кому, то никак не ей:
- Помнишь, Лесного Рогача ты напугал как-то?
Белянчик улыбнулся – торопливо и виновато:
- Помню… Помню, конечно. А как нам от Плывуна удирать пришлось, когда рыбу у него распугали, помнишь?
- Весело тогда было.
Не заладился разговор. Может, тогда и весело им было всем, только очень уж давно. А они не дети уже…
Юркая Тень нож вынул, в руке вертанул, расправил на столе тонкие смуглые пальцы, загуляло между ними со стуком синеватое лезвие – все быстрей, быстрей, быстрей…
- Перестань, - негромко попросила Ката. Юркая Тень перестал, нож спрятал. Полено в очаге вдруг сломалось с треском, искры взлетели, вьюга ахнула и примолкла, кувшин на столе от огня разрумянился…
И Юркая Тень встрепенулся, снова в кружки наливка пролилась – густая, красная, словно кровь:
- Ладно, сестренка, забыли… пока. Ну, кого хороним? Хоть ты, небесный воин, расскажи чего, посмеемся.
- От того, что мне смешно, ты заплачешь.
- Да уж, с тобой и в самом деле хоть плачь. Вы там, у себя, смеяться разучились, что ли?
- У нас не смеются, только радуются, - серьезно объяснил Белянчик. – Знаешь, когда у кого душа чистая…
- А, ну тебя! Порадовал… Лучше уж пей молча. И ты пей, сестренка. А этого слушай больше – он, по чистоте душевной, еще и зарезать может…
- Я если и зарежу, то в бою, лицом к лицу, а не мороком да соблазном, - у Белянчика на скулах розовые пятна выступили. – Да и не ты ли, темный, на гнев подбиваешь?
- Да ведь уже и подбил – а, небесный воин? Скажешь, нет? Тебе ж и я, и сестренка – ох, как мешаем жить…
- Хватит! – у Каты даже голос зазвенел. Помолчала, заговорила тихо:
- Что вы – без ссоры не можете? Хоть сегодня… И так-то почти не видимся, а тут собрались наконец – и сразу ругня… Кто ж виноват, что родились мы такими… Когда детьми были, мы ж про это не думали даже! Сейчас-то можете обо всем этом забыть ненадолго?
Белянчик, как всегда, серьезен и обстоятелен:
- Понимаешь, тогда, в детстве, мы что-то делать вместе могли, все трое – ну, там , играть и вообще…
- Да, сестренка, теперь у нас игры другие… – сумрачно обронил Юркая Тень. Ката на руке браслет-оберег крутила, который отец ей отдал. Теперь его и с Каты не снимешь, разве что сама кому отдать захочет… Только кто ж обереги отдает?..
- Так что мы теперь – толлько наливку пить да ругаться можем?
Юркая Тень захохотал вдруг, откинув голову, скаля белые зубы, глаза так и светятся:
- Почему ж, сестренка… Сможем и еще кой-чего, так ведь, небесный воин? Да не дуйся ты! А давай-ка мы тебя, сестренка, замуж выдадим, а? Да не бойся, воин небесный, по вашим обрядам все!
- Э, шустрый, а меня-то спросил? Может, я и не захочу еще!
- Да мы ж не за первого встречного, не за холопа какого… Ну, за князя вашего – хочешь? Небесный воин, за князя, а? Ну?
- Можно и за князя, - Белянчик глаза вскинул, теперь и он улыбается. – Если Ката согласится…
- Да куда ж она денется-то! Сестренка, а наливка у тебя осталась еще? А то кувшин пустой совсем…
И текла густая наливка, трещал огонь, а вьюга снаружи плясала на крыше, завывала, как по мертвым.
Плохо, когда и коня-то не поторопишь – устал конь проваливаться в рыхлый, почти по брюхо, липучий снег. Хороший конь, в самый раз для князя, только и сам князь устал…
А так хорошо поход начался, и назад поехали – тоже все хорошо было. Звенел под копытами окольчуженной конницы наст, голова старого Мечислава с красной, завивающейся на ветру бородой и с вытекшим глазом моталась на пике, скалила зубы на падающее к закату весеннее солнце. Скрипели тяжелые сани с добычей, и слева ехал Певец, рыжий и коренастый Мехай, а справа – Ульв-епископ, в лиловом весь. Он не отсюда сам, Ульв, по-нашему смешно говорит, как и все северяне, а только и князь над ним смеяться не даст… Да не очень-то и посмеешься: он не только умный, епископ-то епископ, а секирой махать умеет – залюбуешься… Строгий он, Ульв-епископ.
Да, хорошо все шло – и надо же, попутал нечистый от своей дружины отбиться. Да поди не отбейся по такой пурге – и откуда только взялась по весне? И занесло-то не поймешь, куда: не то свои земли, не то Яро Усатый тут хозяйничает, сын старика Выры.. Пришлось в лесу заночевать. Холодно, конечно, было, да только не в холоде дело: всю долгую ночь кто-то вокруг бродил, трещал сучьями, не то пел, не то ворчал. Добро б человек или зверь, их-то не князю бояться, а ну как кто похуже? От дедовских богов, пожалуй, без Ульва-епископа и святой крест не спасет… Обошлось, слава Христу… А под утро то ли поблазнило, то ли и в самом деле явился кто-то светлый, молча рукой за собой поманил. Вокруг головы сияние, как на картине со святым ангелом… Может, правда ангел? Вон и дымком уже потянуло, конь жилье тоже почуял, быстрей пошел…
Едет – Ката сразу поняла, что он. Не обманули друзья, значит – Белянчик-то никогда не обманывает, а Юркая Тень – тот и забыть мог, он такой. Едет князь… Интересно, а из себя он какой? Может, Ката его еще и не захочет – она все же Прирожденная, не к лицу ей за кем-то бегать, пусть даже и за князем… Но если действительно такой, как говорят – уедет отсюда Ката. Хватит ей невест всяким дурням приваживать да коров лечить. Пусть Грипа, ведьма липовая, сама управляется, она только рада будет… хотя где ей, выученной, против Каты? Этой зимой все Красная Смерть вокруг деревни ходила, принюхивалась, лазейки искала… Вот придет опять – что Грипа делать будет?
А снаружи снег захрустел, лошадь фыркнула, встряхнулась, звеня уздой. Приехал… Распахнулась дверь, морозом потянуло, а на пороге – он. Не соврали люди, красавец. Высокий, глаза черные, плащ красный, меч в золоте:
- Есть кто живой? – и обмер, Кату увидев. Улыбнулась Ката, в зеленых глазах искры кошачьи пляшут:
