Лоутон только плечами пожал. Какой-то человек, весь покрытый угольной пылью, вышел из здания и направился к ним.
— Пока вас не было, поступил вызов по переговорной трубе, мастер Лоутон, — сказал кочегар. — Из Уайт-холла.
— Вы… вызов? — переспросил Лоутон.
— Ага, из Уайт-холла.
— Уайт-холл? Ты имеешь в виду от королевы Елизаветы?
— Ну, не от самой, конечно. Говорил какой-то клерк… Но она хочет вас видеть, — кочегар почтительно понизил голос. — Она выслала за вами паромобиль.
Лоутон что-то пробормотал под нос. Звучало как ругательство. Тейп припомнила и другие случаи, когда какие-то действия королевы вызывали схожую реакцию мастера. Она не понимала, почему мастер столь явно недолюбливает августейшую особу.
— Ты, — обратился Лоутон к Тейп, — не отходи от меня. Нужно, чтобы ты все объяснил королеве.
Тейп внезапно ощутила радость. У нее не было ни одного знакомого, который побывал бы внутри паромобиля, не говоря уже о том, чтобы в нем прокатиться. Но, разумеется, она сделала все возможное, чтобы скрыть от Лоутона свой восторг. Он был представителем мира взрослых, обладающим достаточной властью, чтобы всего несколькими словами изменить всю ее жизнь.
Паромобиль подъехал к ним, покачиваясь на четырех колесах, как новорожденный теленок. В передней его части на высоком сиденье находился человек в больших круглых очках. Подъехав поближе, он потянул какой-то рычаг, и машина, дернувшись, остановилась. Человек спрыгнул на землю и открыл дверцу салона.
Лоутон подтолкнул Тейп, забрался сам, и они уселись рядом на скамье, покрытой мягким темно-красным бархатом. Внутренность машины освещали две газовые лампы по сторонам салона. Их рожки были сделаны в виде цветов. Тейп потянулась было к кранику, чтобы посмотреть, как регулируется яркость, но Лоутон прикрикнул на нее: «Не трогай ничего!», и она поспешно отдернула руку.
Паромобиль загрохотал по мостовой. Мастер отвернулся от Тейп и, не отрываясь, глядел в окно. Теперь у нее появилась возможность разглядеть Лоутона повнимательнее, и она увидела, что мастер гораздо старше, чем она думала. Возможно, ему уже сорок. У Лоутона были темные глаза и волосы и узкое, вечно нахмуренное лицо, как будто он упустил что-то важное и никак не мог припомнить что.
Тейп бросила взгляд на собственное отражение в стекле. Она знала, что выглядит куда младше своих 14 лет — совсем еще детская круглая мордашка, карие глаза и каштанового цвета волосы, которые она довольно неловко обкорнала простым ножом.
Паромобиль попал колесом в рытвину, двигатель надсадно взвыл, стараясь вытянуть экипаж. Наконец колесо освободилось, и повозка продолжила путь.
Тейп прильнула к окошку и разглядывала проплывающие мимо улицы. Было утро; гомункулусы взбунтовались почти сразу же после начала рабочего дня. Люди шли на работу или в учебные классы; нищие, заняв свои привычные позиции, выпрашивали милостыню. С каждым днем их становилось все больше — по мере того как рабочие места занимали гомункулусы. Вдали над рядами печных труб поднимался к небу темный дым.
Повозка двигалась сквозь перенаселенный район, где жила Тейп, люди останавливались и провожали ее взглядами. Тейп с трудом сдерживала ухмылку при мысли, что ее домохозяйка может увидеть, как она катит в паромобиле. Скорее всего, Агнесс ее просто не узнает. Каждый день, отправляясь на работу, Тейп забегала в темный тупик, чтобы переодеться и туго забинтовать грудь. Из тупика выходил уже юный паренек, менялась не только одежда, но даже походка и манера разговаривать. Тейп иногда ловила себя на том, что и думает она в этом облике немного по-другому.
Ей вспомнилось, как три года назад, когда погибли ее родители, Агнесс, казавшаяся всегда такой доброй и ласковой, пригрозила выкинуть ее на улицу, если она не сможет платить за комнату. Тейп неделями пыталась устроиться на какую-нибудь мануфактуру, но каждый очередной мастер говорил одно и то же: мануфактуры слишком опасны, девицам там не место. В конце концов она надумала прикинуться парнем, после чего ее взяли на работу в первом же месте, куда она ткнулась.
И с самого начала ее зачаровали машины. Когда на мануфактуру приехал мастер из Аль-Андалуза, чтобы установить несколько новых гомункулусов, она буквально прилипла к нему и таскалась за ним — к вящему его неудовольствию — как тень. Тем не менее она ухитрилась научиться от него арабским цифрам, которые отличались от привычных римских и которыми гораздо удобнее пользоваться.
Правда, больше ничего узнать не удалось. Кожух любого поставляемого из Аль-Андалуза устройства всегда был наглухо заварен, и если кто-нибудь на мануфактуре пытался его вскрыть, вся внутренняя машинерия оказывалась почти полностью разрушенной.
Паромобиль повернул, взревел, содрогаясь, как будто собирался рассыпаться на части, но все же проехал еще несколько ярдов, прежде чем остановиться. Дверца открылась.
— Мы на месте, сэр, — сказал водитель Лоутону.
Над ними нависали стены дворца высотой в пять или шесть этажей. Водитель провел их к одной из дверей, пригласил войти и препоручил заботам человека в ливрее.
Вслед за ним они прошли под высокими сводчатыми потолками холла по мраморному полу, выложенному в шахматном порядке черными и белыми плитами, проследовали многочисленными переходами, увешанными портретами и гобеленами, и анфиладами комнат с цветными стеклами в окнах и с потолочными балками, украшенными столь изощренной резьбой, что они казались слишком хрупкими, чтобы держать на себе тяжесть перекрытий. Залы освещались свисающими с потолков люстрами газового света.
Тейп только успевала вертеть головой, взирая на все расширенными от восторга глазами. Лицо Лоутона оставалось непроницаемым, казалось, ничто из увиденного не производило на него никакого впечатления. Или же он старательно напускал на себя такой вид.
Наконец они подошли к помещению, которое охраняли два гомункулуса с поднятыми серповидными мечами. Человек в ливрее негромко произнес пароль, гомункулусы опустили мечи и распахнули дверь.
— Ее Величество Елизавета, милостью Божьей королева Англии и Ирландии, — произнес один из гомункулусов низким, гулким голосом. Они вошли. Королева Елизавета сидела во главе длинного стола, ее руки покоились на подлокотниках высокого резного кресла. Робкий взгляд Тейп выхватывал какие-то детали ее одеяния: черная юбка, корсаж, рукава с буфами и высокий накрахмаленный воротник. Все усеяно золотыми пуговицами и большими квадратными рубинами и изумрудами. На шее в несколько рядов нитки черного жемчуга. По сторонам от нее стояли два гомункулуса с мечами. По сравнению с работающими на мануфактуре они выглядели жестокими и злобными — ноздри раздуты, рты искривлены глумливыми ухмылками, густые брови грозно нахмурены.
