— Любовь, — торжественно цитировал брат Благодати, — подобна прекрасной розе.
— Да, этого я никогда не забуду, — пробормотал Трэквейр, выключая телевизор.
— Ну, пап, — простонал жалобный голос в темноте, — нельзя ли досмотреть до конца? Еще и полчаса не прошло.
— Ленни, тебе следует находиться в своей комнате и заниматься уроками.
— Я как раз повторял задание, когда услышал голос брата Благодати, и…
Но, заметив неодобрительный взгляд отца, тут же сменил тему.
— Ты абсолютно прав, папа, если я не буду заниматься французским, мне не сдать экзамена.
Угодливая послушность Ленни казалась еще более противной, чем его беспредельное восхищение братом Благодати. Было что-то ненормальное в том, что мальчик одиннадцати лет настолько уступчив. Если не считать, конечно, его последнего взбрыка: оставить школу сразу же после того, как он сдаст экзамен за пятый класс! Месяц назад, приступая к этой теме в первый раз, Ленни объявил о намерении прервать свое обучение немедленно, но отцу удалось убедить его в том, что, по причине технологической природы современного общества, ему следует, по крайней мере, сдать этот экзамен. Тогда Трэквейр принял желание сына за шутку.
Все лепилось одно к одному: отсутствие интереса Ленни к школе, кухарка, проработавшая у Трэквейра более десяти лет и внезапно потребовавшая расчет, многочисленные дипломаты, которые возвращались к себе домой, столь же мало интересуясь новыми проблемами нехватки провизии, как и своими личными ссорами и унаследованными от предков распрями, растаявшими, словно дым, после пришествия брата Благодати. Все устремления материального плана угасали.
Но здоровье не всегда пахнет розой. Трэквейр помнил, как неделей ранее зашел на кухню, которая после увольнения кухарки стала вотчиной Паулины. Разделочный стол был усеян покрытыми плесенью остатками пищи и пустыми упаковками. Белый линолеумный пол потемнел от наложившихся друг на друга пятен грязи. Паулина мыла посуду в большой кастрюле на столе, поскольку не знала, как запустить посудомоечную машину, а в раковине кишели бедные букашки, которых она, по ее собственным объяснениям, боялась утопить.
— Но, Паулина, тараканы являются разносчиками гепатита.
— Они живые, и как всякое живое существо — священны.
Она попыталась загородить шкафчик для щеток, где хранился баллон с инсектицидом, но он оттолкнул ее. Он разбрызгивал препарат во всех направлениях до тех пор, пока не стало трудно дышать и не зажгло глаза. Тараканы беспорядочно метались среди отбросов. Некоторые из них достигали трех сантиметров в длину. Паулина, не в силах присутствовать при бойне, сбежала из кухни.
И это событие, хотя они и ни разу впоследствии не возвращались к нему, с бесповоротностью отметило окончание их союза.
II
Молодой Дэлвуд продолжал сидя наблюдать за пасмурным декабрьским днем сквозь серые стекла приемной секретариата ООН. На лице его плавала широкая улыбка, глаза светились невыразимым счастьем. Трэквейру пришлось почти кричать, чтобы привлечь его внимание.
— Дэлвуд! Я вам задал вопрос.
— Да, мистер Трэквейр? Рад вас видеть. Чудесный денек, не правда ли?
— Как ваша мать, Дэлвуд?
Улыбка молодого человека расплылась еще шире.
— Очень хорошо. Она отлично себя чувствует. Она покинула госпиталь сегодня утром, и даже без посторонней помощи.
— А я так понял, что ее состояние почти не оставляет надежды.
— Мы все так считали, но, слава Богу, ошибались. Врач даже сказал, что она проживет еще двадцать лет.
— Сейчас ей восемьдесят, верно? Оптимизм этого врача выглядит несколько безоглядным, но я очень рад, что она выздоровела.
Трэквейр повернулся, намереваясь пройти к себе.
— Мистер Трэквейр, — нервно окликнул его Дэлвуд, — одна особа ожидает вас в кабинете.
— Почему было не оставить ее ожидать здесь? Кто эта особа?
Дэлвуд потупил взор и покраснел.
— Брат Лучезарной Благодати, мистер Трэквейр.
Трэквейр издал глухое рычание, предшествующее взрыву, и Дэлвуд поспешил добавить:
— Понимаете, я его встретил вчера вечером в госпитале. Он навещал больных, а моя мать только что умерла…
— Вы говорили, она выздоровела.
— Позвольте мне закончить. Она только что умерла, и санитары выносили покойную в холл, когда мы столкнулись с братом Благодати. Он простер свою правую руку над телом… и она ожила, мистер Трэквейр, а раковая опухоль исчезла. Врач, осматривавший ее, заявил, что она производит впечатление шестидесятилетней. По его словам, это было чудо.
— Дэлвуд, если вы доставите антибиотики в поселение австралийских бушменов, вы очень быстро заработаете себе репутацию чудодея.
— Прекрасно понимаю, мистер Трэквейр. Однако она умерла, а теперь снова живет. Речь в данном случае идет о самом великом чуде, разве нет? Даже если этому можно найти объяснение.
— Примерно то же самое я думаю о присутствии шарлатана в моем кабинете. Есть ли какое-нибудь объяснение этому чуду?
— Ну, после того, как он вернул жизнь матери, он еще некоторое время оставался рядом, беседуя с нами, и я уже не помню, кто именно, мать или я, помянули о моем месте работы…
— Впрочем, это не имеет большого значения. Скорее всего, он и так знал. Думаю, таковой и была цель его визита в госпиталь Бельвю и воскрешения вашей матери.
— Возможно, мистер Трэквейр. Как бы то ни было, я не мог отклонить встречу. Если бы он позвонил и представил свою просьбу по всей форме, я уверен, вы бы его приняли. Сейчас вы не перегружены работой. Я просто не сумел найти повода для отказа. Кроме того, я…
Дэлвуд умолк, смущенно ерзая на стуле.
— Продолжаете, Дэлвуд!
— Я обратился, мистер Трэквейр. Брат Благодати попросил меня сделать это, и моя мать тоже. Видите ли…
Дэлвуд встал и двинулся к своему начальнику с пылким видом.
— …Это правда! Да, это правда! Жизнь священна, и Бог представлен во всем, что нас окружает. Мне открыли глаза, и…
— Дэлвуд, похоже, вы выпили одну из его пилюль.
— А почему бы и нет, мистер Трэквейр? Запретите ли вы диабетику принимать инсулин? Отберете ли у сумасшедшего его лекарства?
— Это нельзя сравнивать.
— Наоборот. До тех пор, пока не спадет пелена с наших глаз, мы не сможем увидеть Старый Мир в его истинном обличье. Наша жизнь омерзительна, жестока и бессмысленна. В ней нет места ничему, кроме ненависти и бесконечного страха… О, как велика наша слепота. Но когда, в конце концов, открываешь Любовь, Любовь неодолимую…
— Да заткнитесь же, Дэлвуд! Вы напоминаете мне о жене. Для начала я должен изгнать этого великого знахаря из моего кабинета. Уладив данное дело, я займусь вами.
