- Еду я в трамвае и вдруг чувствую, голова моя стала вытягиваться, - вдохновился Геннадий Васильевич и руками показал, как это происходило.
Старушка слегка кивнула.
"Понимает!" - Геннадий Васильевич залпом рассказал о том, как сжались плечи, а позвоночник обрел волшебную гибкость.
Старушка опять кивнула, пошамкала беззубым ртом и с хрипом, как у старых часов с кукушкой, отстучала стихами:
- Я бог, я царь, я червь... - закрыла глаза и погрузилась то ли в сон, то ли в воспоминания родного прошлого века
Курица остановилась напротив Геннадия Васильевича, посмотрела на него так, словно собиралась клюнуть. Геннадия Васильевича в детстве настойчиво преследовал соседский индюк, он испытал давний холодок панического страха и инстинктивно закрылся портфелем.
- Я бог, я царь, я червь, я человек, - словно заклинание, произнес Геннадий Васильевич, скользнув задом по скамейке и торопливо зашагал к тротуару; спиной почувствовал, что курица проводила его сожалеющим взглядом.
"Я бог, я царь, я червь, я человек", - повторил Геннадий Васильевич откуда-то знакомые строчки, потом вспомнил: весной их часа два долдонил на балконе соседский сынишка. "Державин. Школьная программа. Хотя цитата неточная, но зато смысл ее точен", - Геннадий Васильевич порадовался неслабой памяти, в ячейках ее, как теперь выяснилось, хранились и мысли, когда-то вызванные этой строкой. В хорошем расположении духа он, иронично прищурившись, говорил: "Я кто? Я Канцелярский Червь!" Именно червь, а не червяк. Державинская строка неожиданно приоткрыла ему тогда всю философскую глубину чиновничьей жизни.
Да, для одних чиновник - червь, а для других - царь и бог, поскольку силой его гибкого ума и виртуозного таланта толкуются и объясняются законы, получают ход, или тормозятся бумаги; пусть всякие там писатели, журналисты над ним посмеиваются, он стерпит, привык ходить под началом, но если уж придет к нему этакий проситель, так перья распустит, что на велосипеде не объедешь;
он солист в гигантских оркестрах-управлениях, министерствах, подвластных мановению палочки начальника или министра, а те держат ухо востро - чуть сфальшивил - получай расчет;
безработицы у нас нет, но на чиновные места всегда очередь из достойных кандидатов;
невелика сошка - чиновник, но спецбуфет для него имеется, поликлиника - тоже, пионерский лагерь для его детей с заводским не сравнишь;
он на очереди смотрит, конечно, не через стекло "персоналки", а из окна общественного транспорта;
лиши его этих преимуществ, будет ли он дорожить своим местом? На чем станет держаться высокая чиновничья дисциплина, которая мало чем отличается от армейской?
"Не зря говорят - "армия чиновников", - гордился своим положением Геннадий Васильевич. Но сегодня дорогой он думал о другом. Фантастическое видение в трамвае, странная, начавшаяся с ним метаморфоза дали его мыслям новое направление. Геннадий Васильевич думал о снах, о том, что никто не удосужился их изучить: какие сны часто снятся, скажем, шоферам, министрам, партийным работникам разных калибров, врачам?.. Тут, наверное, нашлись бы какие-то тонкие закономерности. Читал Геннадий Васильевич переводную книгу для служебного пользования. Ее давал приятель из министерства здравоохранения; в ней врачи утверждали, что по снам можно точно поставить диагноз. Еще народ подметил:
сырое мясо снится к болезни,
вода - к пустым разговорам,
теща - к ссоре.
"Сколько же всего на свете поучительного!" - Геннадий Васильевич степенно поднялся по каменным плитам, достал удостоверение; он третий десяток работает в этом учреждении; вахтер, отставной майор внутренних войск, второй десяток; знают они друг друга не только в лицо, иногда насчет огорода или рыбалки посудачат, но когда Геннадий Васильевич идет на службу, вахтер смотрит на него так, будто видит впервые и, лишь заглянув в удостоверение, потеплеет лицом и еле заметно кивнет: "Проходи!" Случись что, никто не посмеет намекнуть отставному майору, что кому-то послабление давал. Хотя что тут может произойти? В подвале - архив, пантеон жалоб, прошений, проектов. На этажах - отделы со стандартными канцелярскими столами, воровать нечего. Но вахтер нужен, иначе посетители валом повалят. От них Геннадий Васильевич надежно защищен отставным майором и давно считает себя бойцом невидимого фронта. Он знает: поговорка "один в поле не воин" фальшива. Не от излишней гордости такие мысли! Если бы собрать всех, чьи жалобы, просьбы, предложения Канцелярский Червь отбил за многие годы службы, получилось бы не Мамаево войско, но все же довольно внушительная армия, вполне достаточная для того, чтобы из миролюбивых соображений оккупировать соседнее государство средней руки размером с Афганистан.
Геннадий Васильевич кивнул сослуживцам, придирчиво осмотрел поверхность старого стола - нет ли на ней соринки; поле боя должно быть чистым. Он боготворил аккуратность и порядок и никогда не делал пометок на перекидном календаре, ибо считал такое первым признаком плебейства. "Сначала на стенах пишут, потом на календарях, - говаривал он, - для записей существуют блокноты, как для того, чтобы утирать нос - платок, а не рукав". Геннадий Васильевич мельком посмотрел письма-жалобы, письма-просьбы, письма-предложения,
по невидимым каналам они уплыли к дверям
управления, натыкались
на плотину канцелярии, и через ее шлюзы, уже помеченные
хитроумным шифром, растекались по отделам, и стопками выстраивались
в очередь на просторных столах начальников,
откуда разлетались
по рядовым канцелярским столам.
Геннадий Васильевич сверху положил жалобы, потом просьбы, а в самый низ - предложения. Последние - самые легкие, на них заранее готов вежливый отказ: очень приятно, мол, что вы обратились к нам, нас тоже беспокоят поставленные вами вопросы и т.д. Эти письма Геннадий Васильевич, старожил отдела, Канцелярский Червь, даже не читал; так же он поступал и с просьбами - отказывал наотмашь, правда, здесь требовалось вставлять "за неимением возможности", "из-за отсутствия лимитов", "в связи со сложным положением".
"Первый раз надо отказывать всегда, - поучал Геннадий Васильевич новичков, - если просьба незначительна или не слишком припекло, проситель успокоится. А если припекло или строптивый очень, жалобу сочинит, вот с жалобой надо работать".
Правда, и жалобы Канцелярский Червь делил на три категории:
"дуриковые" - в них жаловались наобум,
в них больше эмоций, а факты в тени;
"жлобские" - полные обвинений, оскорблений,
как правило, повторные;
"головоломки" - в них все излагалось обстоятельно,
со ссылкой на законы и постановления.
