А ну хватит рыдать! Тряпки пожалела! Лучше о Роне подумай!
Рона! Я тут же вскочила. Какие б чувства я не питала к этой женщине…
Ревность и зависть.
Чего?
Плохо слышишь? Надо повторить?
Нет.
Что – нет?
Не испытывала я к ней никакой ревности!
Да что ты!
Ну ладно, немного… Как всякая жена, даже если она своего суженого-ряженого никогда не любила, вышла замуж по расчету или… В общем, не важно. Муж – это собственность, нечего хапать чужое, своё надо иметь.
А как же любовь?
Правильно, вам главное процесс, а кто с детьми потом будет мыкаться?
Смотря чьи дети.
Как чьи? Жены… Что замолчал? Скажи что-нибудь умное.
Ох, Рона! Мать честна?я! Сначала, когда пробегала мимо, я лишь мельком бросила взгляд. Женщина лежала на кровати, уставившись в потолок. Лишь по шевельнувшейся руке я поняла, что она жива. Рядом стоял угрюмый эллиен. На полу валялся труп. Спущенные штаны и обнажённые гениталии не оставляли никакого сомнения, чем злодей занимался со своей жертвой, когда его застала смерть. Тем легче эльфам было убить второго стражника, оставшегося на посту в коридоре.
Когда я влетела в комнату, эллиена уже не было. Рона по-прежнему лежала на кровати, не подавая никаких признаков жизни. Даже моргала изредка. Напоминая собой куклу-марионетку, у которой оборвали все нити. Как же мне стало хреново. Ведь я бросила её тогда, даже не проверив, жива она или нет.
И что бы ты с ней делала? Тащила бы на себе?
Ну знаешь…
Знаю, потому и говорю. Мы бы, может, и уцелели, а она бы точно нет. В той бойне Хорх с Иром чудом живы остались, а ведь они были в доспехах.
Тогда не знаю… Нет, знаю. Да ты был прав! Я ревновала, как тут не ревновать! И завидовала конечно. Немного. Нет, очень сильно. Самой лютой завистью. Особенно Ола! Но сейчас это всё не имело ни малейшего значения.
– Вставай, Рона! – я железной хваткой вцепилась в плечи женщины.
Мне удалось придать ей сидячее положение. Заботливо накинутое кем-то (наверное эллиеном) одеяло соскользнуло, открывая взору обнажённые грудь и плечи, которые не могли прикрыть обрывки ткани. Молодое красивое тело теперь было всё покрыто синяками и ссадинами. Просто живого места не было! А там что? Следы зубов?
Дорвались шакалы до лакомого куска!
Как оказалось, свою жертву злодеи бросили на кровать прямо в сапогах и платье. Разодрав одежду и превратив её в лохмотья.
– Давай же, Рона! Поднимайся! – я снова попыталась растормошить девушку.
Показалось или в её пустых изумрудных глазах, в которых не было ничего, кроме горя,… Целого моря горя!… блеснули какие-то проблески сознания. Взгляд сфокусировался на мне. Момент узнавания?
– О-о, нирта. Вы живы. Наконец то вы вернулись! – женщина разрыдалась.
И так мне стало её жаль, что я прижала её к себе и поцеловала. Мне тоже хотелось плакать навзрыд.
Все вы, женщины, так: то друг дружке готовы в рожу когтями вцепиться, то через пять минут обнимаетесь и целуетесь.
И вовсе я не… Да пошёл ты!
Я попыталась помочь Роне избавиться от лохмотьев. Получалось из рук вон плохо, застёжка никак не поддавалась. Как меня это достало! Я выхватила из-за пояса клинок Тьмы. Ничего другого колюще-режущего у меня с собой не было. Попыталась взять женщину за руку, чтобы вспороть рукав, но та в ужасе отшатнулась.
– П-погод-дите, нирта, я с-сама.
Остатки платья были быстро сброшены на пол. Ну и отлично, я снова спрятала в обрывок ткани свою смертоносную "игрушку" и заставила Рону выбрать новую одежду. Вот её барахло почему то не тронули. Переворошить переворошили, но побросали прям тут же, ничего не порвав.
И нечего завидовать. Было бы чему.
Наконец то мы выбрали то что нужно, и я чуть ли не пинками погнала девушку вниз.
Когда мы влетели на кухню: я с рониным платьем подмышкой и она закутанная в одеяло, там кипели такие страсти, что казалось ещё немного и разразится гроза. Грянет гром и засверкают молнии! Потому что Тот и Эна уже были готовы вцепиться друг другу в глотки.
– А я тебе, дура криворукая, говорю, что так никто не шьёт!
– У тебя у самого, пень трухлявый, руки под х… заточены!
И оба, сжав кулаки, встали, застыв в напряжённых позах, сжигая противника пламенным взором.
– А ну, тихо! – рявкнула я, – Что тут происходит?
Оба заговорили одновременно.
– Тихо, я сказала! – прервала я жуткую какофонию, в которой ничего невозможно было разобрать, – Сначала ты, Тот.
Оказалось, что старикан забраковал работу девчонки и собрался вскрыть шов, чтобы переделать всё по-своему. Эна этому решительно воспротивилась. Бедолага Арм, сидя на том же самом ведре с размотанной повязкой, подобрался, опасливо переводя взгляд с одного на другого из спорщиков.
– Всё я правильно сделала, оставалось только обезболивающего дать.
– Отва-а-ар! – почти в унисон взвыли оба, кидаясь к плите, где, дребезжа крышкой, исходил паром видавший виды горшок.
– Это ты виновата!
– Нет – ты!
– Хватит! – не выдержала я, – Слушать сюда! Ты, Эна! Опять перевяжешь Арма и будешь его лечить: лекарством поить, повязки менять. И ниртом займёшься тоже, – указала я на тихо сидевшего на развороченной плите дворянина, с интересом и нескрываемым удовольствием наблюдавшего за разворачивающимся перед ним действом.
Правильно, здесь же ни цирка, ни театра, ни… даже страшно подумать… телевизора. Ничего нет! А тут такое развлечение.
И главное – бесплатно!
Ну, на халяву и уксус сладкий.
– Нирта Илькарона начинал лечить я! – возмутился старикан.
– Ты и будешь продолжать, – успокоила я его, – Но кто будет вскакивать посреди ночи, чтобы дать ему лекарство, или воды, или… ну-у, или наоборот. А посмотри на его одежду, кто будет её стирать и штопать? Тоже ты?
Тот промолчал.
– Эна хорошо умеет бинтовать? Что молчишь?!
– Да, умеет, – нехотя проскрипел старик.
– Значит она и будет и повязки накладывать, и мазать, и вовремя отваром поить. У тебя и так работы будет море – весь гарнизон.
– А как же крепость Западного перевала? – удивился дед.
– С ней ещё надо разобраться. Эна, что стоишь? Заканчивай с Армом, ты мне сейчас понадобишься!
– …Твою мать! – закончила я насыщенную и витиеватую фразу.
А вы бы что сказали? Вот заходите вы в баню, а оттуда на вас выскакивают негритосы!… Вот и я сказала то же самое.
И никакая это не ксенофобия! Я, например, против африканцев ничего не имею. Особенно когда они у себя в Африке, а я – в России.
Но это были всё-таки не негры и даже не папуасы, хотя все трое чернее ночи. Сами посудите: руки чёрные, лица чёрные. О чём ещё можно подумать! Это я только потом разглядела, что двое в белых рубашках (бывших белых), а третий голый по пояс. И всё остальное, от шеи до запястий, у него светлое. Нет, кожа загорелая, золотистая, но не чёрная же, как уголь.
