– И какова же природа его прожектов?
– Маниловская, определенно маниловская – «ах, если бы через пруд да перекинуть мост, вот была бы красота-то». Он не строит моста, он лишь мечтает о нем, о том, как хорошо было бы, если бы государем был юный Михаил Александрович, а Шаховской был бы при нем советчиком. Ему хочется британского парламента и произнесения речей.
– А вам?
– А мне, как и вам, нужна не парламентская трескотня, а подлинная власть. Таковая власть, когда я, когда вы, когда иные из нашего с вами круга могли бы сами определять политику, нужную нам политику, не через придворных шаркунов, сегодня берущих деньги у меня за продвижение противугерманских и противубританских таможенных тарифов, а завтра выступающих за их отмену из любезности перед Николаем и Александрой, делающими любезность своим германским и британским родственникам.
– Крамола-с, дорогой мой Савва Тимофеевич! Крамола-с! Не слышит нас наш многомудрый охранитель порядка Зубатов! – Гучков ощерился волчьей улыбкою.
– Многомудрый Зубатов сам меня поддержал бы, на то он и многомудрый. Но я сомневаюсь, что он сумеет удержать в своей власти рабочее движение, какие бы усилия ни прилагались, ведь те люди, которые более по нраву Николаю, – такие как Сипягин, как Плеве, понимающие силу единственно начальственного кулака, эти городовые в генеральстве, – они сами вставят Зубатову палки в колеса. Его отставка не будет даже почетной, помяните мое слово. Будут мятежи, и вы это понимаете не хуже моего.
– Именно мятежи, и я понимал это еще до того, как в руки Зубатову попались эти шестеро детишек. Новая пугачевщина – она не только престол тряхнет, она и нам кишки повыпустит, – от гучковской улыбки не осталось и следа, теперь это был уже единственно оскал.
– Нам, Александр Иванович, всем жить хочется. И выбор прост – либо сохранение полноты власти за Николаем, либо же на пугачевский нож, – Морозов огладил свою жидкую бороденку. – Главное – переломить волю не Николая даже, а его жены, цепляющейся за корону сильнее его. Пока Витте еще у власти – я ищу через него ход к вдовствующей государыне, которая, не секрет, отнюдь не в восторге от своей чопорной невестки. Через Витте, через княгиню Марию Павловну, ибо Витте слаб, и, боясь отставки, станет послушно следовать воле Николая.
– Так что же, виват государь Михаил Александрович, Михаил Первый, самодержец всероссийский?
Ответ Морозова был полон едкой желчи:
– Если при восшествии на престол воспоследует манифест о вольности не дворянской, но купеческой, – то и плевать. Не Михаил, так регент из его дядьёв, хоть например Владимир Александрович или Николай Николаевич. Первый любит обеды, балет и живопись, пусть занимается этим и далее, второй любит себя и еще раз себя, но подвержен влиянию тех, кого считает медиумами, – и тем управляем. Прекрасным вариантом для управления страной людьми нашего круга, – Морозов нажимом в голосе выделил слово «нашего» и продолжал со смешком, – был бы Алексей Александрович, «семь пудов августейшего мяса», интересующийся лишь своими содержанками, но, увы! он слишком сжился с Парижем и с ними, чтобы беспокоить себя более, чем это нужно для получения денег из Петербурга.
Катя, лежавшая головою на Лешкином плече, повернулась набок, подула Лешке в ухо – он сморщил нос и зажмурил глаза, – и провела ладонью ему по щеке.
– Ты не человек, ты еж.
– В тумане?
– В колючках. Ты что, опять решил бороду отпускать?
– Да понимаешь… – Алексей потянул на себя угол одеяла – от окна тянуло холодом, – и вздохнул: – Бритвы же людской нету.
– Это мне с девчонками плохо, что бритвы людской нету, – Катя поворочалась, устраиваясь поудобнее, и заодно перетянула одеяло обратно, – а к вам же ходит специально парикмахер с бритвой. Я, когда первый раз увидела, чуть не упала, ты тогда так смешно лежал в кресле, он тебя бреет, а ты щеки надуваешь. А мымра наша, как мы ее за бритву спросили, сразу – «ужас-ужас! неприлично-неприлично!».
– Да ну нафиг, стремно. Он сначала прямо перед носом этой своей бритвой машет, затачивает, а потом как по горлу проведет… А если зарежет? – его всего передернуло.
Катя вдруг погрустнела, насупилась, села на постели, поджав ноги.
– Слушай, Леш. тут такое дело. я давно хотела тебе сказать, но как-то не решалась…
«Бли-и-и-ин! Не про бритву надо было Шилова спрашивать, – вихрем пронеслось в Лешкиной голове, – не может же быть, чтобы еще даже презервативов не изобрели… бли-и-и-ин… какой же месяц уже?»
Не видя его перепуганного лица, все так же грустно глядя перед собой, Катя еле слышно сказала:
– А если нас всех убьют?
– А… э… – мысли в Лешкиной голове совсем перепутались, – ну это… ну нас же охраняют?
– Не революционеры, а эти, – она сделала неопределенный жест рукой, – которые нас и охраняют.
– Да с чего ты взяла?
– А зачем мы им? Светка с Анькой ходили за Сталиным подсматривать, а услышали, как офицер из охраны говорил, что мы бесполезные.
– Ну и что? И что? Мы все, что знали, рассказали, – Алексей тоже уселся на постели. – Что мы им – гугл, что ли? Ну да, говорила мне мама: учись, сынок, жаль, что не добавляла: а то попадешь в прошлое, все только испортишь.
– А ты бы ее послушал?
– Да ладно тебе, – он отмахнулся, – но с чего ты решила, что нас убивать будут?
– А с того, что тот офицер сказал: уж лучше бы их давно бомбисты взорвали, мороки меньше, а пользы больше.
– Вот блин… Не может быть…
– Ага, не может… И сбежать некуда. Денег нет, документов нет…
Грустные, сидели они на кровати в тускло освещенной комнате, от окна тянуло холодом.
Великий князь Михаил Александрович подул на пальцы – перчатки остались у адъютанта, но возвращаться за ними значило прерывать беседу с Драгомировым, а этого он не хотел. Они неспешно шли по перрону Николаевского вокзала, оставив далеко позади сопровождавших их лиц – им нужно было поговорить без лишних ушей.
Драгомиров, вновь вызванный из Киева в Петербург, отправлялся на сей раз не обратно в Киев, где он до сего дня командовал округом, а на новое место – в Харбин, руководить строительством железной дороги через Маньчжурию до Владивостока. Опала и ссылка, изгнание к китайским лихорадке и чуме, – и причина этого была очевидна, и именно поэтому Михаил специально приехал проводить генерала.
– В этом моя вина, – он снова подул на пальцы, – в глазах моего брата я становлюсь опасен. Вероятно, через месяц мне предстоит ехать на Кавказ или даже чуть ранее, – как бы то ни было, Николай не хочет видеть рядом с собой никого, Александра непрерывно давит на него, особенно после того, как матушка говорила с Николаем об официальном наименовании меня Наследником Цесаревичем, а не просто Великим князем. Теперь слабые люди при дворе бегут от меня, как от прокаженного, а сильные… сильных отправляют в Харбин.
