Говорить все начали одновременно.
- А вы знаете, где я видел Симону в последний раз? Это было на концерте - в Ламоре. Я совершенно случайно столкнулся с ней. Мы немного поболтали, я еще спросил, как, мол, дела. Она ответила, что все прекрасно, хотя можно было заметить, что что-то у нее все же не так.
- А у меня до сих пор лежит одна книга, которую она дала мне почитать один из ее исторических романов. Впрочем, я ее даже не раскрывал.
- Ей совсем не нравилась мода этого года. Она еще сказала, что единственное, что еще как-то может носить, это "шанель" - остальное смотрится на ней просто отвратно.
- А мне сказала, что хотела бы купить пластинку с бетховенской Четвертой сонатой - знаете, в том новом музыкальном магазине, что возле Симфонического клуба.
- А странно все же, как она ненавидела животных...
- Дело не в том, что она их ненавидела, - она скорее боялась их.
- И еще она совершенно не могла терпеть американские фильмы.
- Вы же знаете, у нее всегда был хороший голос, но она даже не пыталась хоть как-то развить его.
- В отпуск она ездила куда-то на Лазурный берег - не знаю, правда, куда именно.
- И всегда так боялась растолстеть!
- Именно поэтому никогда и не ела как следует.
Трелковский в общем разговоре участия не принимал, но внимательно вслушивался в каждое произносимое слово, время от времени отхлебывая из стакана. Все, что говорилось, каждая крупица информации о Симоне Шуле, была для него самым настоящим откровением. Вот, значит, что - она терпеть не могла этого и обожала то! Как все это странно!
И как же нелепо умирать, когда имеешь собственное мнение по поводу всего, что тебя окружает! Во всем этом чувствовалась какая-то абсолютная несообразность, противоестественность.
Он чуть подался вперед и стал задавать гостям вопросы, надеясь побольше разузнать о бывшей жиличке своей квартиры, делая про себя маленькие пометки, сравнивая ее вкусы со своими собственными. Когда они совпадали, ему почему-то было приятно. Но это случалось нечасто.
Например, она презирала джаз, тогда как ему самому он нравился. Обожала Колетт, а он так и не удосужился прочитать хотя бы одну из написанных ею книг. К Бетховену, равно как и вообще к симфонической музыке, он относился с полным равнодушием, а Лазурный берег был той частью Франции, которая его совершенно не интересовала. Но он настойчиво продолжал задавать вопросы, пытаясь выведать у окружающих все, что только можно, и чувствуя удовлетворение, когда обнаруживались хотя бы малейшие признаки сходства их вкусов.
Молодой человек, хозяин квартиры, пригласил одну из девушек на танец; потом кто-то другой пригласил Стеллу.
Трелковский подлил себе из бутылки - он уже слегка опьянел. Третий мужчина, который не танцевал, попытался было завязать с ним разговор, однако он отвечал односложно.
После первого танца Стелла подошла к нему и спросила, не хочет ли он с ней потанцевать. Трелковский принял предложение.
Вообще-то он танцевал редко и довольно неумело, однако алкоголь подогрел его энтузиазм. Так они продержались несколько медленных мелодий подряд, причем танцевали действительно медленно, крепко сжимая друг друга в объятиях. Трелковский уже дошел до той точки, когда ему было безразлично, что могут подумать о нем другие люди. Внезапно он услышал, как девушка шепчет ему на ухо и спрашивает, не хочет ли он, чтобы она пошла потом к нему домой. Он резко затряс головой: что она подумает, если узнает его адрес! Стелла ничего не ответила, но по ее молчанию он понял, что она расстроилась, и потому, прижавшись вплотную к ее голове, прошептал:
- А мы не можем пойти к тебе?
Явно успокоившись, девушка улыбнулась и пробормотала:
- Ну, конечно...
Наверное, ей и самой пришлась по вкусу эта мысль, потому что она еще плотнее прижала к себе его плечи.
Трелковский определенно не понимал ее.
В квартире Стеллы все указывало на то, что здесь живет именно женщина. На стенах висели репродукции картин Мари Лоренсин, рядом с которыми мирно уживались отполированные до блеска морские ракушки и иллюстрации, вырезанные из женских журналов. Пол был покрыт циновкой из плетеной соломы; шкаф украшали бутылки самых разнообразных расцветок. В квартире имелась только одна комната, а кровать располагалась в нише у стены.
Стелла лениво растянулась на ней, и он последовал ее примеру - ему было ясно, чего именно от него ждут в этот момент. Он принялся расстегивать ее платье, но пальцы действовали неумело, а потому ей пришлось помогать ему.
Сейчас ее лицо показалось ему как никогда вульгарным.
Девушка явно прекрасно понимала, что вскоре должно произойти и искренне наслаждалась каждой минутой в предвкушении удовольствия.
Несмотря на долгое воздержание, Трелковский никак не мог достичь нужного уровня возбуждения - возможно, сказывалось воздействие выпитого, а может, просто потому, что женщина эта по какой-то причине пугала его.
Сама же Стелла казалась гораздо более возбужденной, чем он. Она даже расстегнула ему ремень и стащила с него брюки; а потом сняла и трусы. До него донесся звук собственного голоса, когда он глуповато проговорил:
- Ну вот, значит так...
Наконец он крепко сжал ладонями ее груди, которые оказались столь желанной для него сейчас опорой, и не без труда взгромоздился на нее. Затем он закрыл глаза - очень хотелось спать.
Стелла дрожала всем телом, потом коротко вскрикнула и укусила его. Трелковского позабавила мысль о том, что ради создания иллюзии страсти она готова зайти столь далеко. Действуя подчеркнуто методично, он вошел в нее, по привычке воображая, будто имеет дело со знаменитой кинозвездой. Затем видение кинозвезды пропало, уступив место девушке из булочной, где он обычно покупал хлеб, когда жил в своей прежней крохотной комнатенке. Тело Стеллы изгибалось под ним дугой.
Сейчас ему казалось, что на кровати под ним находятся уже две девушки, потом, совершенно неожиданно - целых три. На память пришла эротическая фотография, которую ему как-то показал Скоуп. На ней были изображены три женщины в масках, совершенно обнаженные, если не считать длинных черных чулок - трио это обвивало тело очень волосатого мужчины. Трелковский вдруг принялся повторять про себя слово "ляжка", однако это не дало нужного эффекта, после чего вспомнил эпизод из далекого детства, когда впервые прикоснулся к груди молоденькой девочки.
Это, в свою очередь, вызвало в памяти образы других женщин, с которыми он занимался тем же, чем сейчас. Стелла издала низкий, гортанный стон.
Ему почему-то вспомнился фильм, который он видел чуть раньше в тот вечер. В нем была одна сцена, связанная с попыткой изнасилования. Подруга главного героя оказалась бы весьма соблазнительной жертвой, однако в самый последний момент ей, разумеется, удалось спастись.
