Стена бесшумно разошлась на две части. Неверными шагами Питер вошел в кабину — на сей раз она была простой клетью грузового подъемника. Стена сомкнулась, и Питера понесло вниз, в тартарары, на авеню или стрит, где белые экипажи, шорох шин, где так легко дышать деловому человеку.
— Спенсер, — сказал полковник, нажимая ногой кнопку под столом, — ищите Виллиама Йориша, негра басуто. Он в прериях. Или в джунглях. В общем — в Африке.
Сказав это, полковник расстегнул воротничок и рухнул в кресло.
— Фрона, — сказал Воинов, — я чувствую, что ваш дар все больше тяготит вас. Как бы мне хотелось, чтобы он навсегда остался с вами. Если бы не он, мы никогда бы не встретились. И я не смотрел бы сейчас на вас. А это так приятно…
— Ах, Александр, — ответила Фрона, — это так необычно для меня умственная деятельность. Всю жизнь я хотела только одного — быть красивой, плыть на взглядах людей. Вы не представляете, какое это наслаждение плыть на взглядах. Как в море, когда купаешься голой.
— Но вы же достаточно насладились этим, Фрона. И из моря нужно выходить, иначе утонешь. А теперь — новая волна наслаждения, совсем другого — интеллектуального. Уверяю вас, когда работаешь с уравнениями тоже как будто плывешь в волнах. Я открою вам новые океаны, Фрона!
Они сидели в одной из комнат сибирской лаборатории Заировой, маленькой уютной комнатке с камином, специально отведенной для неслужебных разговоров. На стенках не было ни грифельных досок, ни киноэкранов. За окном стелилось море сибирского снега, на третьем плане, у самой опушки леса бежали маленькие красные фигурки — лыжники прокладывали новую колею для бега, старую занесло вчерашним бураном.
— Александр, я верю вам, но и старого забыть не могу. Я входила в театр, и публика уже не смотрела не сцену. Все смотрели на меня. Гамлет мог сколько угодно надрываться на сцене — «Быть или не быть?». Ответ зависел от меня одной.
— На месте режиссеров я запретил бы пускать вас в театр, — засмеялся Воинов, — только в кино, где темно и вас не видно.
— В кино зажигали свет, когда я входила, — задумчиво ответила Фрона. А нейтрализатор здесь есть, в лаборатории? — спросила она, внезапно меняя тему разговора.
— Тот, которым моя матушка обезвредила Брейгена на границе? посмеиваясь, уточнил Воинов.
— Хотя бы тот.
— Стоит, стоит, в целости и сохранности, — сказал Воинов.
— И он действительно так прост в работе? Щелкнул — и никакого ясновидения? — как можно наивнее спросила Фрона.
Однако взгляд выдал ее. Внимательный, настороженный взгляд, каким кассир измеряет вкладчика-получателя сберкасс.
Воинов насторожился. Сейчас, как никогда, ему хотелось воспользоваться своим умением предвидеть события; увы, в соседних комнатах биогенераторы Заировой только что вышли на рабочий режим и сильный фон их поля парализовывал вариационные возможности Воинова.
— А почему вас заинтересовал нейтрализатор? — выдержав паузу, спросил он.
— Да так. Хочется посмотреть на аппарат. Но у вас, кажется, нет желания быть моим гидом? — Голос Фроны заметно поскучнел.
— Да, собственно, почему же… Конечно, аппарат не предназначен пока для широкого доступа… — пробормотал Воинов.
— Вот-вот, для широкого. А я из узкого доступа, Саша, — поддразнила Фрона, — И ваша матушка сама покажет мне все. Но мне были бы приятнее ваши объяснения.
«О черт! Влип, влип!» — в смятении подумал Воинов. Он и в самом деле не знал, можно ли ему демонстрировать нейтрализатор. И еще одна щемящая мысль пронеслась в сознании:
«А вдруг опять происки иностранной разведки?!»
Но он отогнал эту мысль прочь, она не вязалась со всей историей Фроны.
— Видит бог, против женской логики я бессилен. — Воинов засмеялся, чтобы как-то скрыть свое состояние. — Железная хватка!
— Саша, Саша, вы ничего не поняли, — ласково сказала Фрона. — Женщины давно перестали пользоваться женской логикой. Только мужской. Мужскую логику и принимают теперь за женскую.
— Вашу логику принимаю такой, какая она есть, — сдаваясь, ответил Воинов. — Идемте к нейтрализатору.
Они вошли в небольшую затемненную комнату. Посреди нее на треноге возвышался уже известный читателю ящик, накрытый черным платком.
— Вот нейтрализатор, — сказал Воинов.
Он откинул занавеску, и на панели ящика засветилась надпись — «Заир-2». Фрона обошла установку с четырех сторон, потерла ладошкой о шероховатую поверхность ящика.
— Действительно, так просто устроено, — подивилась она.
— Ну, устроено не так уж и просто, — усмехнулся Воинов. — Действует просто. В соседней комнате приобретаешь вариационную способность, а здесь: чик! — и никаких следов. Нажатием кнопки!
Ом показал, какую именно кнопку следует нажимать.
— Один только недостаток, — пожаловался он. — Пахнет нехорошо. Представьте, прямо как в конюшне. «Заир-1», тот вообще смердил. Потому и разработали «Заир-2».
— А зачем вообще нужен нейтрализатор? — В темноте голос Фроны звучал с особой таинственностью.
«Ну, ну, — опять заныло у Воинова даже не в голове, а где-то в позвоночнике, — а что если и впрямь происки?»
Курортное африканское солнце взошло над горизонтом. Полезнейший, удобнейший момент суток; лучи еще не вызывают жжения, и на одном боку можно лежать долго, а ультрафиолет работает в полную силу, наводит загар, глянец цвета вишневого дерева. Но коренному населению Африки нет дела до целебных качеств утреннего момента, оно и так загорело настолько, что дальше уж и некуда.
Радостно было на душе у Виллиама. Легко. Здесь, а тропической глуши, в забытой богом и людьми тростниковой избушке он наконец-то нашел душевный покой. Солнце, воздух, вода, мясное питание, стада антилоп и никаких слонов!
Именно слоны вынудили Виллиама стать отшельником. Не сами слоны, разумеется, а одно неотступное видение, преследовавшее Виллиама.
Пока Виллиам жил в рудничном поселке, он не видел ни львов, ни крокодилов, ни слонов. Равно как и ни одного кинофильма (о последнем обстоятельстве уже упоминалось в третьей главе нашей повести), Но зато в Париже он не выходил из зрительных залов, и если мало узнал о Париже, то много почерпнул о мире вообще. Его воображение особенно поразили фильмы об Африке — оскаленные морды львов, крокодилы в засаде, табуны взбесившихся слонов, все сметающие на своем пути.
Эти кадры всплывали в сознании, тревожили сны и мало-помалу слились у Виллиама с иллюзией предвидения. Безобразные сцены дикого слоновьего бунта рисовались ему в деталях, и Виллиам решил, что сцены эти идут от его предвидения.
