— Пойди в сад, дружок, разомнись маленько. Мне надо остаться одному.
Игорь забирался с книжкой в гамак и терпеливо ждал. Обычно дядя около трех часов выходил на веранду, щурился от солнца, делал несколько приседаний, и это означало, что рабочий день окончен и можно идти на море. Но однажды дядя что-то уж очень заработался: шел пятый час, а он все не появлялся на веранде. Игорь тихонько подошел к двери, прислушался. Из комнаты не доносилось ни звука. Игорю почему-то стало не по себе, он резко толкнул дверь…
Платонов ничком лежал на полу. Игорь с криком кинулся тормошить его, перевернул на спину. Платонов открыл глаза, затуманенные беспамятством.
— Отстегни, — прохрипел он.
Игорь сорвал с его запястий и щиколоток тугие резиновые манжеты с проводами. Дядя медленно поднялся, повалился в кресло.
— Что вы делаете с собой? — беспокойно спросил Игорь.
— Ничего… Выключи рубильник. — Он помолчал. Дыхание стало ровным. — Ну вот и все. Бери удочки, пойдем на море.
Неподалеку от арки Трехмильного проезда среди нагромождения прибрежных скал был небольшой треугольник, засыпанный крупной галькой. Игорь давно облюбовал это местечко для купания и рыбной ловли. Сюда он и приводил дядю Георгия. Они купались и сидели в тени скалы, глядя на море, и Игорь закидывал свои лески.
— Почему вы не хотите загорать? — спросил как-то Игорь, поглядев на белую кожу дяди Георгия.
— Мне это не очень-то полезно, — ответил Платонов. — Зато ты загораешь за нас обоих.
Игорь посмотрел на свой коричневый живот.
— У меня загар держится круглый год. Филипп говорит — если как следует прокалишься солнцем, тебя никакая болезнь не возьмет. А вам из-за старых ран нельзя загорать, да?
— Отчасти. Но главным образом потому, что я сам старый.
— Ничего вы не старый, вы лучше меня плаваете, особенно баттерфляем. Дядя Георгий, оставайтесь у нас навсегда, ладно?
— Ладно, дружок. Подсекай, у тебя клюет.
По дороге домой они заворачивали к Филиппу. Естественный грот в большой скале Филипп Так ловко оборудовал под свою мастерскую, что казалось, именно от этого прочно обжитого места пошел город Кара-Бурун.
Стенки грота были увешаны фотографиями, вырезанными из журналов. Подбор был очень строгий — корабли и красавицы. Сам Филипп прежде был матросом и много плавал по морям — этим и объяснялась его приверженность к корабельной тематике. Что до второго раздела картинной галереи, то им Филипп отдавал дань, как он пышно выражался, «вечному и нетленному идеалу красоты».
В Кара-Буруне быстро протирались подошвы, и у старого Филиппа было много работы. Он совмещал ее с рыбной ловлей, пристраивая под скалой удочки с колокольчиками. Он хорошо знал людей и обувь — по истертой подошве он умел определить характер ее владельца. Кроме того, он умел говорить, не выпуская гвоздей изо рта.
Бывало, Платонов приносил бутылку красного вина, Филипп зажаривал ставриду на углях, и они пировали. Постукивая молотком, правя нож на закройной доске, Филипп рассказывал о людях, кораблях и подошвах.
— Все отцветает в мире — и деревья и женщины, — провозглашал он. — Одно только море нетленно и вечно, потому что никто не может его выпить, даже всемогущее время.
И он победоносно оглядывал своих собеседников, как бы говоря: «А ну, что вы можете возразить на это?»
Платонов не возражал, а Игорь высказывался в том духе, что если пройдут миллиарды лет, то море в конце концов может очень даже просто испариться.
— Никогда этого не будет, — убежденно говорил Филипп и, вынув изо рта очередной гвоздь, вгонял его в подошву. — Ты хороший мальчик, но ты психологически не подготовлен. — И он одним ударом молотка вбивал следующий гвоздь.
Иногда Платонов и Игорь совершали походы в Халцедоновую бухту по старой лесной дороге. Впрочем, до курорта она не доходили. Платонов глядел издали на белые пансионаты, пестрые тенты и пляжи, кишащие людьми, и они поворачивали обратно.
Они предпочитали другую дорогу в бухту — ту, по которой ходили электропоезда. Эта дорога была прорублена в горном кряже. Ущелье, пересеченное ажурными фермами моста электрички, прорезало скалистый мыс и выходило к морю крутым обрывом. Дальше по краю обрыва шел узкий карниз, пройти по нему было нелегко. Отсюда, сверху, были хорошо видны длинные желтые пляжи Халцедоновой бухты.
Однажды они решились пройти по узкому карнизу. Игорь медленно шел впереди, а Платонов — шаг в шаг — продвигался за ним с вытянутой рукой, готовый в любой момент поддержать мальчика, если он оступится.
— Хватит, Игорь, — сказал он наконец. — Дальше совсем непроходимо. Остановись
Они прислонились спинами к шершавой и теплой от солнца скале и долго смотрели на море, лениво колыхавшееся внизу, под обрывом.
— Здесь хорошо, — тихо, как бы про себя, сказал Платонов.
— Вы бы смогли прыгнуть отсюда вниз головой? — спросил мальчик.
— Не знаю. Пойдем-ка обратно.
Они вышли к Трехмильному проезду в том самом месте, где стоял памятник над братской могилой моряков, оборонявших Кара-Бурун во время войны.
— Дядя Георгий, расскажите о войне.
— Я много тебе рассказывал, дружок. Ну, если ты хочешь…
И он — в который уже раз! — принялся рассказывать о воздушных боях, и о танковых сражениях, и о подводных лодках, и о фашистах, которых, если люди хотят жить счастливо, нельзя терпеть на планете.
И так, разговаривая, они неторопливо поднялись но ступенькам, вырубленным в скале, на улицу Сокровищ Моря.
— Какое сегодня число? — спросил вдруг Платонов, открывая садовую калитку.
— Семнадцатое августа. Эх, жаль, скоро уже в школу!
— Уже семнадцатое, — негромко сказал Платонов и вошел в сад.
Ася была любопытной женщиной. Тайна, окружавшая Платонова, не давала ей покоя. А тут еще Шурочка Грекина, сотрудница по курортному управлению, со своими страшными историями. В Ленинграде, рассказывала Шурочка, недавно произошло кошмарное преступление: неизвестный вошел в ресторан «Север» и выстрелил в люстру; пуля перебила трос, и огромная люстра рухнула, задавив насмерть двадцать человек, сидевших за столиками; преступник, пользуясь темнотой и паникой, скрылся.
Вечно эта Шурочка такое преподнесет, что ходишь сама не своя.
Правда, вскоре выяснилось, что ничего подобного в Ленинграде не происходило. Бухгалтер управления, ездивший туда навестить сына-студента, не слыхивал о побоище в ресторане «Север». Более того, он утверждал, что в этом ресторане люстры нет вовсе, а освещение, как он выразился, производится посредством настенных бра.
