Но, заставив себя слушать, он поймал обрывок последней фразы:
— …тебя было нелегко — ты оказался на другом континенте. «Каком другом?» — мелькнула мысль, но в трубке, которую он продолжал прижимать к уху, шелестело:
— В последние месяцы войны я сделал открытие, суть которого ты узнаешь позже. До последнего времени я был хозяином созданного мною мира… До последнего — потому что теперь, когда ты слушаешь мой голос, меня уже нет… Теперь властелин этого мира — ты. Мой наследник…
И тут Куртис совершенно четко понял: этот господин с жестяным голосом все перепутал!
А голос повторил:
— Да, ты властелин этого мира! Тебе предстоит закончить то, что не успел я… — голос в трубке смолк, как бы давая слушателю освоиться с услышанным;.
И тут только до Куртиса дошло: этот-то «дядюшка» помер… сам только что сказал!
Мысли — куцые, сбивчивые — завертелись в голове Эдуардо каруселью, даже тошнота подступила к горлу, — и сложились в одну, наполнившую все его существо дикой, оглушающей радостью: повезло! Первый раз в жизни повезло! «Этот, все напутавший, «дядюшка» проверить теперь уже ничего не сможет — когда там я родился, где меня крестили…»
Голос тут же подтвердил:
— Теперь хозяин ты!
И после короткой паузы — Куртис напряженно ждал — продолжал:
— А теперь прощай. Все остальные инструкции, мое завещание ты найдешь в своем кабинете, — голос нажал на слове своем, и Куртис неожиданно для себя крякнул. — Схема твоей резиденции нанесена на нижней крышке этого телефонного аппарата. Итак, прощай. На твои плечи легла огромная власть, и огромная цель стоит перед тобой. Прощай.
Жестяной шелест в трубке умолк. Дон Эдуардо на всякий случай еще немного подержал трубку возле уха. Потом осторожно положил и, наклонясь, поднял с пола аппарат, перевернул-трубка соскочила с рычагов. Жарко вспотев, он поймал ее у самого пола. Не хватало еще за разбитую трубку платить… И только снова водрузив ее на рычаги, дон Эдуардо подумал: «Стой! А кому платить?..»
Переваривая эту неожиданную мысль, он пожевал губами, потом осторожно снял трубку и, подержав ее немного на весу, примерился и с размаху хряснул о пол. Пластмассовые брызги взлетели и черным веером осели на желто блестящий паркет. Это неожиданно понравилось, и Куртис вознамерился трахнуть о пол и аппарат, но вспомнил — схема. Перевернув вверх дном телефон, он отковырял желтую пластинку и принялся внимательно разглядывать. Потом, осторожно сверяясь со схемой, двинулся к боковой двери — знакомиться с «резиденцией».
Входя таким манером в роль Хозяина, дон Эдуардо даже и мельком не подумал усомниться в реальности происходящего. Неожиданный гость, две скачущие луны, голос — эти, невероятные еще вчера и абсолютно реальные сегодня, факты подтверждали, что реально и все остальное. И Куртис в единый миг подсознательно и прочно уверился в этом. Хозяин чего — дон Эдуардо еще и понятия не имел, но сознание того, что — Хозяин, стало бесповоротной уверенностью в считанные мгновения…
Самое нужное он нашел сразу. Осмотрев выложенные зеленым кафелем стены с зеркальными полочками, заглянул в унитаз; шевеля губами, прочитал на дне синие буквы «Standart». Подумал немного, но к чему надпись, что значит, — не понял. Примерившись, плюнул — попал в букву «d». Потом, оборотясь, повертел головой перед зеркалом, всмотрелся, но никаких перемен в собственной, такой знакомой, можно сказать, с детства физиономии не углядел…
Толкнув тяжелую дверь — на схеме за дверью спальня, — Куртис чуть не присел: в углу комнаты тесно сгрудилось штук двадцать овец!
— Ну и ну! — крутнул головой Куртис, Но овцы стояли и он, шагнув через порог, сообразил: чучела это. «На кой черт?» — снова удивился он, и тут неожиданно его осенило: «Да это же… как его… ну да, тахта! Ну и живут же люди!» — позавидовал он, но вспомнил тут же: это не люди какие-то, это он теперь живет!
Рядом с овечьей тахтой на столике с тонкими паучьими ножками лежала стопка толстых кожаных тетрадей. Взял верхнюю, прочитал тисненые буквы «Инструкция». Повертел, потом осторожно положил на место и, не без опаски присев на крайнюю «овцу», попробовал — прочно ли? Оказалось, прочно, и он уже без опаски растянулся на овечьих спинах. Лежать было удивительно удобно, не то что на скрипучей софе, стоявшей в снятой им холостяцкой квартирке с незапамятных времен.
В тот вечер, сморенный обилием впечатлений, дон Эдуардо уснул незаметно на овечьей тахте, и снились ему всю ночь одни приятные вещи… По страда Генерал дель Кампо, петляя между ревущими машинами, мчалась, сверкая голыми коленками, директриса воскресной школы в шиншилловом боа. А за нею, улюлюкая, гнались агенты полиции нравов, потрясая бумажками, в которых Куртис не без удовольствия узнал свой, размноженный типографским способом «сигнал»… Потом встретившийся ему вождь племени Мумбо-юмбо Чир Сов с каким-то странным акцентом спросил, не знает ли он некоего Куртиса, которому он, Чир Соа должен тысячу, монет…
Проснулся дон Эдуардо хорошо отдохнувшим и приятно посвежевшим. Огляделся, все вспомнил и снова похолодел до мурашек на спине: повезло! Наконец повезло!
Затрещал звонок. Куртис трубку брать не стал. Весь день звонки то и дело оживали, вспыхивали экраны, но дон Эдуардо твердо решил: пока не разберется, что к чему, ни на какие вызовы не отвечать, никаких кнопок не нажимать и вообще признаков существования не подавать. В холодильнике — плоском, во всю стену, нашел колбасу в целлофановой кожуре, сыр (правда, какой-то вонючий), целый ящик шампанского. Порадовался: захочу, сам вылью! И выпил-таки бутылку. Снова поспал. А проснувшись, принялся изучать инструкцию.
«Начиная с 3200 года до нашей эры по середину двадцатого века на земном шаре отполыхало 14513 войн. Две из них — мировые. За пять с лишним тысяч лет человеческой истории набирается всего 392 мирных года. Во всех этих войнах, по подсчету весьма приблизительному, но никак не завышенному, полегло в землю около четырех миллиардов человек — армии, поколения, цивилизации. И только потому, что человечество время от времени давало выход накопившимся стремлениям к разрушению 'и убийствам, оно продолжает существовать. Вот почему история человечества — это цепь кровопролитий, жестокостей, войн, бунтов, погромов, массовых казней — все это психические разрядки…
Природа отвечает на все эти непрерывные попытки самоубийства привычным и единственно известным ей способом: если виду грозит опасность истребления, она заставляет его размножаться пропорционально степени угрозы. Слепая природа не видит, что в этом конкретном и единственном случае угроза существования виду не извне. Она гнездится в самом существе человека. И природа, не понимая этого, пытается защитить его от самого себя… Заря человеческой истории. Орудие убийства — дубина. Несовершенное, малоэффективное. Угроза виду мала, и малочисленно человечество — несколько десятков тысяч на всей планете. Совершенствуется (медленно) оружие-медленно возрастает опасность — растет (тоже медленно) численность человечества… Луки, копья, протазаны и… пушки. И на Земле многие сотни тысяч людей. И вот — двадцатый век. Первые опыты Кюри. И взрыв… За несколько десятков тысячелетий численность человечества едва-едва приблизилась к двум миллиардам. И вот за каких-то полвека она выросла до четырех миллиардов. Пятьдесят тысячелетий — два миллиарда, и пятьдесят лет — тоже два миллиарда. Это ответ природы на самую реальную и страшную в истории угрозу тотального истребления вида.
