Я сказал, что слышу, но вы можете себе представить, как я это сказал и каково мне было! А он продолжал: «Друг! Не позволяй своим мыслям ускользать от меня и от тебя самого. Не позволяй, и мы сможем разговаривать. Нам так много надо друг другу сказать, ведь правда? Ты сам знаешь, как много нам надо друг другу сказать...» И я не разрешил мыслям ускользнуть. Мы проговорили всю ночь. Он рассказывал мне о себе и о других дельфинах, а я рассказывал ему о себе и о людях. И оказалось, что я ничего не знаю о дельфинах, хотя дружил с ними и изучал их целых десять лет! А вот Ники было много известно о людях, причем даже такое, чего я сам не знал. Когда наутро я поразмыслил обо всем, то понял, что все это правда.
На вторую ночь я опять беседовал с Ники. Я спросил его, нельзя ли мне поговорить и с другими дельфинами. Он сказал, что я могу вступать в разговор со всеми дельфинами в океане, потому что они говорят между собой таким же образом, а вовсе не при помощи пяти десятков звуков, рудимента какого-то древнего способа общения, которые вырываются у них под влиянием эмоций. И каждый воспитанный дельфин старается воздерживаться от их употребления, потому что это не совсем прилично. Но в бассейне они нарочно то и дело пускают их в ход, перегружая свои атрофированные голосовые мембраны, потому что люди проявляют особый интерес к этим звукам и надеются с их помощью нащупать путь к мышлению дельфинов. На третью и четвертую ночь я отправился к другим бассейнам, я беседовал с каждым дельфином в отдельности. На пятую ночь я не выдержал, — под влиянием всего, что я услышал, меня охватило безумие, — и выбросил дельфинов в океан. Мне было невмоготу смотреть, как профессор Н. их истязает, а они из последних сил стараются угодить ему и терпят его варварские методы исследования. Вот как все это началось, и если вы проявите добрую волю и настойчивость, то сможете лично убедиться в том, что я говорю правду.
«Знакомая история! — сказал я себе. — Шизофрения, раздвоение личности. Пусть по книгам, но знаем!» Однако от такой констатации страху, конечно, не убавилось. Я напряженно и безуспешно пытался придумать выход из опасного положения, когда услышал тихий смех моего спутника.
— А знаете, люди тоже могут разговаривать между собой таким образом. Нужно только захотеть и немножко поупражняться. Хотите, я повторю, что вы сейчас сказали про себя? Вы сказали: «Знакомая история! Шизофрения, раздвоение личности? — Он опять засмеялся, но тут же поспешил извиниться: — Не обижайтесь, пожалуйста. Да вы, кажется, хотите, чтобы шофер остановил машину? Пусть останавливает, уже недалеко. Проклятый счетчик, — он сделал ударение на моих словах, — кто знает сколько уже накрутил, а вы беспокоитесь, потому что у вас мало денег. Я ужасно страдаю, что не могу заплатить сам, поверьте! Но человеку, который — пусть даже несправедливо — побывал в сумасшедшем доме, трудно найти работу. Пока меня кормят дельфины...
Не помню, реагировал ли я на это вообще, — да и как будешь реагировать, когда тебе повторяют вслух собственные мысли! — но он велел шоферу остановиться. Вежливо перегнулся через меня и открыл дверцу, успев шепнуть:
— Прошу вас, успокойтесь, а не то от нашей прогулки не будет никакого толку. Психиатрию я знаю лучше вас, изучал специально.
В каком-то почти сомнамбулическом состоянии я отсчитал сумму, показанную «проклятым счетчиком», и оказался на шоссе, под звездами и луной, которая протянула по морю свое шоссе; оно начиналось у самых моих глаз и уводило к горизонту, к самой луне или, может быть, к солнцу, а то и к самому центру Вселенной. И кто-то словно бы хотел повести меня по этому шоссе, говоря спокойно и вразумляюще:
— Хорошо, что вы отпустили такси, страшно дорогое удовольствие! Вернемся пешком, ночь хорошая, прогуляемся на славу. Вы — добрый человек, потому я вам и доверился. Знаете, разбираться в людях я тоже научился у дельфинов и редко ошибаюсь, так как могу слышать то, что люди говорят иногда самим себе...
Мы сошли с шоссе, созданного людьми, я то и дело спотыкался о прибрежные камни, а он поддерживал меня под руку; вероятно, потому я ни разу не упал, хотя все еще ничего не видел, ослепленный лунным светом, оглушенный могучим, прерывистым гулом прилива.
— Сядьте здесь! — сказал мой проводник, и я послушно, как загипнотизированный, сел.
Передо мной ворочался и гремел Тихий океан. Но это был не тот океан, о котором я мечтал мальчишкой, не тот, в котором плавал еще вчера. Это была единая, без начала и без конца живая масса, которая корчилась, рассеченная надвое лунным лезвием. Она гипнотизировала меня миллиардами серебряных глаз и звала голосами миллиардов существ, сливавшимися в один апокалиптический зов, и неотступно двигалась ко мне, и я двигался к ней, и мне казалось, что я возвращаюсь куда-то, откуда меня страшно давно исторгли против воли. «Иду-у-у-у! — кричало во мне все. — Иду-у-у! Иду-у-у!» — и это Все дрожало от торжества, что его ждут и слышат, что его зов понят на том, другом конце лунного пути, возле луны, или солнца или центра Вселенной.
— Вы меня слышите? Возьмите себя в руки и выслушайте меня.
Мой проводник, наклонившись ко мне, тряс меня за плечо.
— А? — очнулся я. — Что, прибыли?
— Да, — сказал он, и я понял, что спрашивал его о другом прибытии, потому что давно сидел на скале, и скала подо мной была холодная и шероховатая.
— Сейчас я их позову, — сказал он. — Но не надо делать ничего, что могло бы их обидеть. Сидите неподвижно и вслушивайтесь в себя. Анализировать будете потом, а сейчас доверьтесь самому себе, это важнее всего! — Он говорил необыкновенно громко и внушительно, — может быть, просто хотел перекричать прибой. — Вы должны верить, слышите! Верить в то, что будет звучать внутри вас. В этом нет ни мистики, ни самовнушения; это все равно, что разговор с самим собой. Когда вы захотите о чем-нибудь их спросить, спрашивайте самого себя. Когда захотите что-то им сказать, скажите самому себе. Но это отнюдь не легко. Надо быть совершенно искренним, таким искренним, каким человек очень редко бывает даже с самим собой. Ведь самое трудное для нас, людей, — освободиться от притворства и самообмана, от лести самому себе и особенно от мифических представлений, которыми забиты наши мозги. Вам следует освободиться от всей этой шелухи, хотя бы на десять минут. И если это вам удастся, вы будете разговаривать с дельфинами. Потому что их язык — это, видимо, язык Вселенной, или жизни во Вселенной, или, по крайней мере, мыслящих существ Вселенной. Мы тоже его знаем, он содержится в клетках каждого человека, но так редко звучит в нас, что мы перестали его понимать. Сейчас вы должны просто поверить в него, просто поверить!
