Большинство же мест занимали муляжи клиентов, связанных с данным баром навечно, только вовсе не тягой к рюмочке - но столярным клеем, которым были смазаны их зады. У таких постояльцев бармен не забирал их якобы-блюд - он их только смахивал тряпочкой от пыли. Пленники заведения оживленно болтали друг с другом, и это они в основном и создавали постоянный гомон. Для проходящего по улице случайного слушателя шум в баре терял свое естество лишь после того, как он переступил бы порог и попытался сконцентрировать свое внимание на избранной беседе. Каждый из пьяных монологов или же дружеских диалогов, что велись на тяп-ляп подделанными посетителями - если рассматривать их индивидуально - выдавал признаки заранее запрограммированной небрежности в деталях: они состояли из бесконечной серии повторов какого-то с трудом артикулированного предложения, едва-едва походящего на нормальный язык.
Со стороны улицы практически все бары и лавочки вместо стен имели различного рода жалюзи, которые либо полностью убирались, либо сворачивались на время открытия заведения во время долгосрочной жары. Благодаря этому, если сидеть в баре под поднятыми жалюзи, откуда открывался вид на всю округу, складывалось впечатление отсутствия изолированности от проходящей по улице толпы и полнейшего участия в общественной уличной жизни.
Тротуары возле бара шлифовались сотнями пластиковых ног. В это время дня непрерывное движение пешеходов на одной из самых больших улиц было явлением абсолютно естественным. Я и сам вот уже два дня проталкивался в этой толпе и, помимо волнующего факта, что вся эта масса состояла из ненастоящих типов, ничего необычного не заметил. Чтобы познать механизм создания толкучки и постоянного потока пешеходов на улицах Кройвена, нужно было остановиться в сторонке хотя бы на несколько минут.
Когда за последнюю найденную в карманах бумажку лысый бармен вместе со второй пустой коньячной бутылкой дал мне дружеский совет "чуточку притормозить", я обратил внимание на парочку молоденьких манекенов, что проходила мимо бара уже в пятый или шестой раз. Паренек обнимал свою подружку в поясе, и в том месте, где они сближались, парочка была соединена навечно. Время от времени перед глазами мелькала фигура стройной, очень шикарно, по образцу элегантной модели из Экстра-Виссо одетой женщины. Двигалась она с истинной грацией, но, глядя на идеальные пропорции ее тела, после четвертого ее возвращения я с неодобрением заметил, что у нее ободран локоть.
Кучка детей неопределенного пола, зато легкоопределимым отцовством, регулярно, каждые четверть часа заскакивала в бар, передавая извозчику (намертво установленному возле пустой бутылки) известия от мамы, которая уже ни секундочки больше не станет будто последняя прислуга возиться с кастрюлями, когда муженек нажирается тут с дружками и не приносит домой ни копейки. Как и на большинстве манекенов, на детях была одежка из бумаги, на местах дырок, иллюстрирующих нищету, заклеенная заплатками из газет самого низкого пошиба.
Я познакомился с лицами и многих других постоянных прохожих и, в конце концов, мог утвкерждать, что практически все искусственные люди, что шли по тротуарам, разворачивались по определенным маршрутам и проходили их многократно, туда и назад, с целью вызова впечатления вроде бы естественного уличного движения. Я размышлял о мрачной судьбине этих вечных прохожих и пытался представить, что они делали потом в макетах своих домов, когда поздно вечером - после многочасового исполнения роли статистов в толпе - таинственная сила наконец-то освобождала их от дневных обязанностей.
Бармена звали Кальпатом, и он был хозяином данного заведения. Возле буфетной стойки на длинном гвозде висел листок с напечатанным его рукой известнейшим риторическим вопросом: "Если ты такой умный, так почему ты не богатый?", на который он время от времени указывал наиболее расшумевшимся посетителям. Я сам присутствовал при том, когда год назад Блеклый Джек молча приписал на том же листочке вопрос к хозяину: "А ты сам - если такой богатый - почему ты несчастлив?" На том же самом гвозде, заслоняя тексты обоих вопросов, болтался потерявшийся парик бармена. Я хотел уж было указать Кальпату предмет его долгих поисков, как тут в бар зашел Блеклый Джек.
- Уважаю всех вас, тех, кто остается в тени, - сказал он.
Сюда он прибыл в компании более десятка манекенов. Увидав его, я инстинктивно (то ли опасаясь, что он станет расспрашивать меня о происхождении красного пятна на рубашке, замеченного им у Йоренов, то ли руководствуясь нежеланием продолжения касающихся меня предсказаний) спрятался за газетой, развернутой искусственным соседом, хотя и совершенно исключал возможность того, чтобы пророк вызвал сюда полицию или карабинеров.
- Если ты уважаешь и меня, - обратился к нему бармен, - сделай так, чтобы у меня на голове отросли волосы.
- А ты веруешь, что я способен сделать это?
- Верую тебе, Господи. Ты способен.
Блеклый Джек окинул бармена долгим и серьезным взглядом. Он приказал ему встать под листочком с вопросами, где намазал его пластиковый череп клеем и натянул на него снятый с гвоздя парик. Измененного таким вот образом бармена он отправил за прилавок, говоря при этом:
- Никогда уже не заблестит твоя лысина, корчмарь. Продолжай полдсчитывать деньги свои и возвращайся к имениям своим.
Неожиданно покрывшийся волосами хозяин бара бросился к ногам Блеклого Джека, который успокоил его спокойным жестом руки.
- Но о том, - сказал он, - что я вроде бы сделал тут, не труби повсюду вокруг себя, крича голосом громким: "В одно мгновение отросли у меня волосья!" Лишь в мыслях благодари Того, кто послал меня сюда - ибо это Он высадил волосы на голове твоей.
Так он говорил. Но едва вышел, бармен тут же помчался, чтобы рассказать о случившемся всем постояльцам и гостям.
Когда же Блеклый Джек еще разглагольствовал о Том, кто послал его сюда, с улицы прибежали манекены, указывая пальцами на разложенное на тротуаре тряпье, где уже много лет валялся парализованный старик. Все не связанные навечно с баром посетители тут же направились туда, и каждый, у кого имелись глаза, чтобы видеть, лично удостоверился, как их учитель руками своими потер обе ноги и руки, пораженные неизлечимой болезнью. Переломав четвертый кусок проволоки (весьма истончившейся от ржавчины), которой члены старого манекена были прикручены к каменной плите, Блеклый Джек выпрямился над поваленным немочью телом.
- Тебе говорю, несчастный. Встань! Забирай отсюда лохмотья свои и иди.
И случилось так, когда сказал он это, что хромой легко поднялся.
