И тогда Я–я заговорил о визите к Пестелю.
Сначала Он–я загорелся. Расхвалил меня: “Какой молодец, ну и молодец же. Занялся делом, времени не терял. А я — то изощрялся в изобретении тостов, все хотел гостеприимных хозяев превзойти. Молодец, одно слово — молодец!”
Потом задумался. Совсем иным тоном произнес:
— Но имеем ли мы право вмешиваться? Рядовые люди, не боги же. Разве предусмотрим все последствия на века вперед. Сам ты рассудил — Елизавету не стоило лечить, с Пугачевым все неясно…
И напомнил классическую бабочку Брэдбери.
Я, правду сказать, не ожидал возражений. Думал, что мы — двойники и думаем одинаково. Но вот неделю прожили врозь и уже разошлись. Настроение разное: я доживал последнюю неделю, а он проживал очередную. И еще подозреваю, что Он–я позавидовал мне немножко. Я‑то додумался до исправления истории — не он.
— Советы давать мы не имеем права, но почему не предупредить?
— И между прочим, мир тот не наш, только копия нашего, — продолжал Он–я. — Чужой мир делаем экспериментальным.
— Так рассуждать, и наш мир ты сделал экспериментальным. Забрался сюда, палкой размахался, девушку спас от насилия. Может, от тех насильников она понесла бы и родила какого‑нибудь гения.
— Ну уж это мало вероятия.
— Вот и в бабочке мало вероятия. История — широкий поток, обтекает она песчинки, бабочек всяких. Но декабристы‑то — не песчинки. Хоть в одном мире спасем их. Спасем? Или дадим повесить, чтобы историю не портить? Берешь на свою совесть пятерых повешенных?
Здесь, отобрав перо у героя, снова берет слово автор. О многом надо подумать, прежде чем взяться за роман о победивших декабристах.
Возьмусь ли?
Снова тяжкая проблема выбора. Увы, выбор — это отречение. Если выбрал жену, отверг всех других девушек. Если стал инженером, значит, не буду географом, геологом, генералом, дипломатом, артистом, водолазом, космонавтом…
Если остановился на декабристах, значит, отверг все другие “если”.
А так много интересного было в истории.
Может быть, мне предупредить Юлия Цезаря, что Брут (“И ты, Брут!”) хочет заколоть его на форуме.
Или это ничего не изменило бы? Ведь сенаторы — “бояре” все равно были разбиты. И римским императором стал внук Цезаря. Не Юлий, так Август. В честь обоих названы месяцы.
Предупредить президента Кеннеди, чтобы не ездил он в Даллас 22 ноября?
Пушкину сообщить (вот это обязательно надо сделать!), что он будет смертельно ранен на Черной речке.
Может быть, японцев предостеречь в 1945 году, что на них сбросят две атомные бомбы — на Хиросиму и Нагасаки. Предлагали же в свое время физики пригласить японских генералов, продемонстрировать им взрыв на уединенном острове. Трумэн отказался. Решил, что демонстрация не будет достаточно внушительной.
До сих пор американские литераторы рассуждают: какой был бы результат приглашения? Говорят: чванные генералы не поверили бы, решили бы, что их пугают инсценировкой.
А по–моему, надо бы попробовать.
А может быть, может быть, важнее всего было наше командование предупредить, что Гитлер нападет на нас 22 июня в 4 часа утра.
Но предупреждали же. Зорге, например. Были разведчики, были перебежчики. Наверное, в 1941 году было сто донесений тревожных и сто успокоительных.
В результате Сталин сам должен был решать, будет нападение или не будет.
Неужели думал, что не будет? Да мы все были уверены, что войны не избежать. Я отлично помню, я в армии был тогда рядовым, ну, не совсем рядовым — чертежником в штабе. И шел разговор, что на очереди война с Германией. Только я по самомнению своему настаивал, что она начнется в 1942 году. Но полковник наш, начальник оперативного отдела, поправил: “А может, и раньше”. Он‑то знал, что нашу 16–ю армию уже перебрасывают из Забайкалья на западную границу. 21 мая ее грузили в эшелоны — в мае, не в июне.
Ох, боюсь, без внимания отнесся бы Сталин (в параллельном мире) к нашему сто первому серьезному предупреждению.
Но вот приходит в голову другой поворотный пункт и другой человек, который, так мне кажется, прислушался бы. Задумался бы.
Был такой, седой, лохматый изгнанник, великий мыслитель и любитель игры на скрипке. К нему‑то 2 сентября 1939 года пришли бежавшие от Гитлера физики, явились с просьбой подписать письмо к президенту Рузвельту о том, что Германия может создать атомную бомбу, необходимо ее опередить.
Эйнштейн попросил ночь на раздумье… и подписал.
Вот тут бы и прорваться к нему, красочно рассказать обо всех последствиях, о том, что Германия не успеет создать атомную бомбу, советские войска раньше войдут в Берлин, а бомбы сбросят на японские города, и затем начнутся десятилетия атомного страха и атомного соревнования.
Двадцатый век без атома?
Или все равно, не подпиши Эйнштейн, обратился бы к Рузвельту другой физик — Ферми, Оппенгеймер?.. Убедил бы кто‑нибудь президента строить урановые котлы.
Все тот же извечный вопрос: роль личности в истории, роль случая и закономерность.
Выберу ли я этот момент истории?
Выберу ли? Выбор — это отречение. А мне так хочется всю историю просмотреть, узел за узлом, узел за узлом, проследить все возможные ответвления, продумать все варианты. Где можно было свернуть и можно ли было свернуть хоть где‑нибудь? И стоило ли сворачивать? И что повторится неизбежно, а что повторять нет необходимости?
Я‑то знаю, что все не охвачу. Но я не собака на сене. Идея не запатентована. Пусть и другие пишут квазиисторические романы. Пусть будет серия КИР — квазиисторических романов.
Если читателю придется по вкусу Еслиада.
Я долго не мог понять, почему “летающие тарелки” вызывают такой ажиотаж (“Ажажиотаж”, — язвили остроумцы).
Конечно, любопытно, каковы они — братья по разуму, поучительно сравнить их историю и нашу, их мораль и нашу. Но право же, как мне казалось, есть у науки и научной фантастики гораздо более важные, насущные темы. Энергия будущего. Пища будущего. Опасность войны и самоуничтожения. Старость неизбежная. Недостатки людские. Счастье для каждого.
И не сразу понял я, что именно об этом насущном и хотим мы спросить у пришельцев.
Надоумил меня Мензел — скептик, противник “тарелочек”, приведший очень наивный и трогательный пример. Среди писем, полученных им после первого издания его разочаровывающей книги, было одно от девушки из Вашингтона.
