Одним духом выпалив все это, Толкователь стал ожидать первой реакции главы Храма.
— Так… Ясно… Плохо, очень плохо, — медленно вымолвил Верховный предстоятель и бережно коснулся подушечками указательных пальцев сначала правого, а потом левого виска. — Неужели Ревнители никак не могут справиться с тупой толпой?
— Толпа толпе рознь, — отозвался брат Алькасоол, — толпа может быть очень хорошо направлена и заряжена соответствующими настроениями. И если бунт направляют именно сардонары, то дело серьезно… Долгое время еретики не решались на прямое противодействие Храму… Пробавлялись наскоками, набегами, проводили диверсии… Значит, пришло время. Гм… Они пустили слух об эпидемии? О том, что Храм применил амиацин… то есть Камень Примирения? Гм… Не исключено, что к этому приложил руку сам Леннар. Наверняка среди сардонаров есть его лазутчики. Я знаю почти наверняка… Скверно, сожри меня Илдыз!
— Ты полагаешь, брат Алькасоол, что сардонары могут действовать с ведома и при прямом участии Леннара? Но ведь они… но ведь он должен умереть от руки одного из них, как гласит их учение! Кроме того, сардонары нападали на Обращенных и…
— Это ничего не значит, — ответил бывший лазутчик, — вожаки сардонаров хотят власти, и они считают, что для достижения поставленных целей любое средство хорошо. А особенно — такое могущественное и действенное, как имя Леннара…
Глава пятая
В НАЧАЛЕ СЛАВНЫХ ДЕЛ,
ИЛИ НЕМНОГО О ЖЕЛТОМ КВАДРАТИКЕ
1
Земля, Россия
Костя Гамов затряс головой и открыл глаза. Он был в холодном поту, а на затылке словно лежала, пережимая череп, чья-то тяжелая липкая рука. Ему приснился кошмар. Дядя, покойный дядя Марк, шел по радуге, держа в руке Костину голову, натянутую на кисть наподобие куклы из театра… Вокруг него сочными мазками было разбросано неверное сияние, то взрывающееся до ослепительного белого света, то бледно опадающее и затихающее, словно снятое с плиты молоко в алюминиевой кружке. Свесив голову с нар, Гамов увидел поднятую к нему похабную физиономию соседа снизу и услышал:
— Ну ты, б…. чмо!.. Че орешь? Мужики спят, а он там давит из себя!.. Ну? Усек, сука?
— Усек, — машинально ответил Гамов.
— Молодец, б…
Гамов снова закрыл глаза. Нет, наверное, все-таки не заснуть, как не мог он заснуть на протяжении вот уже трех суток — с тех самых пор, как произошел тот нелепый арест на даче. Сон… А есть ли он? Вот уже два дня и три ночи он не видит ни одного человеческого лица, да и можно ли считать за человеческие лица тот гуманоидный белковый материал, что злобно щерится с полок? Костя Гамов всегда был в определенной степени снобом, человеком, чрезвычайно четко очерчивающим свой круг общения. И вот теперь — такое… Дядя Марк, дядя Марк!
На допрос его больше не вызывали. Неизвестно по какой причине. Оставалось только гадать и прикидывать… Костя припомнил, что существует такой метод работы с подозреваемым: пытка ожиданием. Быть может, этот чудовищный следователь в самом деле попросту дожидается, пока клиент дозреет — или как это именуется в их профессиональном лексиконе?
— Курить нет? — вытягивая гласные, спросил сосед по нарам, хромой Степа, подозреваемый в пяти попытках грабежа плюс сюда же один автоугон.
— Нет…
Мысли Кости Гамова обратились к прошлому. Соседи по камере попались вполне приличные, насколько подобное слово вообще применимо к контингенту КПЗ — так что Константин мог предоставить себя размышлениям, почти не боясь быть потревоженным. Прежде всего он попытался сфокусироваться на событиях тех роковых дней, один из которых стал последним для его дяди, а для него, Кости, и не существовал вовсе, целиком погрузившись в цепкую трясину пьянства. Что он помнит? Откуда взялось это дикое наваждение, явившееся ему там, на даче, теплой осенней ночью; наваждение, сначала персонифицировавшееся в лице следователя Грубина, все столь же неуклонно маячившем перед глазами, а теперь разросшееся до обшарпанных стен КПЗ и обступившее его со всех сторон?
Дядя Марк… Костя вдруг обнаружил, что чрезвычайно смутно воссоздает в давшей течь памяти тот момент, когда Крейцер всплыл на горизонте его жизни. Даже события трех с половиной лет давности, о которых говорил следователь Грубин… Такое впечатление, что все это было не с ним, не с Гамовым. Да, Константин помнит, что у него возникли проблемы с законом по инциденту с этим несносным Васильевым, которого Гамов был готов убить сам, если бы кто-то заботливо не сделал это немного раньше, разрубив топором чуть ли не надвое. Да, еще и сейчас перед глазами мелькают, расходясь длинными рваными полосами, пульсирующие голубоватые стены психиатрической больницы, в которую непонятно отчего угодил он, Гамов, человек с весьма здоровой психикой. Но отчего Грубин поднял этот вопрос по событиям 2004 года?.. Дядя Марк… какие-то эксперименты… змеи… лингафонная аппаратура? Бред! Но в то же самое время Гамов прекрасно отдавал себе отчет в том, что никогда, ни при каких обстоятельствах следователь Грубин не стал бы поднимать и цитировать этот «бред» ПРОСТО ТАК, без оснований и мотива.
Дядя… А еще чуть позже, несколько раз беспокойно перевернувшись с боку на бок и вызвав недовольное ворчание того, кто лежал на нарах ярусом ниже, Костя Гамов понял, что не знает о своем родном дяде практически ни-че-го. Нет, бесспорно, многие стороны характера и особенности времяпровождения г-на Крейцера были ему известны более чем хорошо. Однако же не было в фигуре покойного Марка Ивановича ни одной черты, ни одной грани натуры, которая не содержала бы в себе противоречий, противоречий глубоких и коренящихся, верно, в прошлом профессора Крейцера, в том прошлом, которое было для Гамова совершеннейшими потемками. Начать хотя бы с рода деятельности покойного. Вне всяких сомнений, он был ученый, обладал значительной эрудицией и, как и положено истинному ученому мужу, был наделен кучей эксцентрических привычек. Но стоило копнуть поглубже, как начинались странности. Каким ученым был Марк Иванович Крейцер? Какая наука или комплекс таковых привлекали его в его работе? Гамов искал и не находил однозначного и аргументированного ответа на этот вопрос, и это тем более нелепо, что сам Константин работал в НИИ своего дяди не менее полугода. Собственно, в экспериментальных помещениях НИИ он и не появлялся, его делом было сидеть на проходной и проверять пропуска сотрудников и посетителей. Впрочем, чтение пропусков не вызывало у Кости значительных затруднений, так как у него была степень кандидата филологических наук и семилетний журналистский стаж. Гораздо проблематичнее было понять, ГДЕ он работает и какой профиль деятельности у частного НИИ, коим и заправлял профессор Крейцер.
