Утвердительно сказать было невозможно.
Радостно засмеялось и чмокнуло ее в носик.
— По-видимому, следует приказать слугам выкинуть их отсюда. — Кожаная туфелька mademoiselle Кристины остановилась у самой головы панны Елены. — На морозе они быстро протрезвеют. Эта твоя машина склоняет людей к непристойностям.
— Пройдет, — рассеянно ответил доктор Тесла и закурил папиросу, после чего заговорил сам с собой на неизвестном языке.
Но и вправду — встав на тротуаре перед гостиницей, натягивая перчатки и махая тростью санному кучеру, уже после трех глотков морозного воздуха (минус тридцать восемь по термометру на «Новой Аркадии»), успокоило пульс тела и пульс мыслей. Тааак. Панна Елена. Никола Тесла. Отец. Губернатор Шульц. Его Величество Николай II. Юзеф Пилсудский. Порфирий Поченгло.
— Абластник. Гарриман. Кха-кхрр.
Мерящий швейцара своим неприятным взглядом Чингиз, повернул голову на звук слов, присмотрелся получше и, видно, заметил разницу в лютовчиковском потьвете, потому что смачно сплюнул и выпустил из ноздрей черный пар.
— Все прекрасно, господин Щекельников, — сказало я-оно и кашлянуло. — Власти преследуют, женщины врут, а враги угрожают. Живем!
Подъехали сани. Вечерний ветер от Ангары приносил на улицы спирально закрученные снежистые туманы, те пронизывали мглу словно сибирские джинны, разошедшиеся в танце морозные ифриты.
Чингиз Щекельников натянул казацкую папаху поглубже на глаза.
— Не нравится мне все это.
О странном восхвалении Атра Аврора[248]
Привезли прессу из Королевства и Галиции. Перед завтраком я-оно прочитало во «Времени» экзальтированную политическую полемику относительно новых автономных прав, признанных императором Францем-Фердинандом, а так же обширную статью про Иконоборческие Мессы, выставляемые господином Станиславом Пшибышевским[249] на Краковских Блонях[250], как эти спектакли приводят в возмущение публику и доводят дам до истерии и потери сознания. А помимо того — вещи, обладающие для политиков большим весом. Сейм, Львов. Дел. Сцелибогуский внес заявление, требуя проведения более тщательного контроля над железнодорожными книжными магазинами и магазинами по причине невыносимого распространения порнографии.
В свою очередь, в «Варшавском Курьере», наполовину с издевкой, наполовину в тоне сенсации писали о некоем Августе Фондзле, родом из под Житомира, являющемся Человеком-Магнитом, который невидимой силой притягивает к себя всяческое железо. Молотки и наковальни приклеиваются к его торсу. Здесь же был даже помещен нечеткий рисунок, над пупком мужчины висел, кажется, серп, связка ключей и утюг. Возможно, это и чушь, подумало я-оно, чушь и базарные сплетни, но, возможно, и нет, может быть, есть такие люди, в которых магнитная энергия накопилась вне всякой меры, а сами они на это никакого влияния не имеют, не это их заслуга или их родителей. То есть, вполне возможно, что подобные различия между людьми имеются и в других физических сферах, в том числе — и в черной физике, то есть, в теслектрических масштабах. Одни появляются на свет неестественно устойчивыми к тьмечи, выталкивающими ее из организма; другие же неестественно легко ею напитываются. Температура их тел всегда на долю градуса ниже (или выше). Они легче замерзают (или, как раз, замерзают труднее). Не понимая того, в чем на самом деле состоит их отличие, мы, тем не менее, их распознаем, во всяком случае — некоторые, каким-то шестым чувством или инстинктом, выработанным из жизненного опыта, хотя бы из судебной практики, как прокурор Петр Леонтинович Разбесов.
— Тут приходил к вам посыльный с письмом. Вы сани просили? — напомнил пан Войслав, прочитав молитву перед завтраком.
— Да, быть может, что-нибудь узнаю про отца.
— Будьте поосторожнее, — посоветовала пани Марта. — Черные Зори[251] начались.
— Это опасно?
Пан Войслав вычертил ложкой синусоиду в воздухе.
— Люди по разному реагируют.
— Леши-шеши-хоши, — «разговорился» Мацусь.
— Когда я ем, я глух и нем.
— Ноцю свециця!
После того подошло к окну и поглядело на город и Ангару. День был исключительно мрачным, аура темная, тучи должны были затягивать все небо. (Прогноз иркутской метеорологической станции в «Новостях»: Преимущественно облачно, время от времени — осадки, ветер умеренный, состояние стабильное). Но поглядело внимательнее — это были не тучи, а Солнце сильно светило над крышами и туманом. От северного горизонта на небосклоне нарастали волны тьвета, укладывающегося неспешными и ритмичными складками и разводами в вертикальные полосы. Стиснуло пальцы на запястье. Раз, два, три, четыре… нужно было выждать больше сотни ударов сердца, столь ленивыми приливами и отливами Черные Зори накладывались сами на себя в однонаправленных амплитудах, а в противоположных фазах само себя гасило. В моменты подъема волны полосы тьвета становились настолько выразительными, что буквально казалось, будто кто-то вывесил над землею параллельно графитовые блоки, угольные горы подставил вместо облаков, и каждая из этих гор была обтесана с геометрической точностью. Подумало, что, в большей степени, это иллюзия мираже-стекла. Однако, после выхода на улицу, с очками еще в руках, когда подняло голову к Сиянию — их тьвет ударил в глаза со страшной силой, так что почти потеряло равновесие, щупая по сторонам в поисках опоры; под веками разлилась черная смола.
Только Щекельников помог усесться в санях.
— Для того-то очки и нужно носить! Разве никакой умник вам того не говорил? Дурак с дураком — кумом и свояком!
Когда уже выехали на перекресток, и когда уже вернулось зрение, глянуло в направлении, указанном линиями теней, на северо-запад, и над радужно-цветным туманом — увидало там второе Солнце, лучисто раскаленное над Городом Льда. Когда сани добрались на улицу Амурскую, можно было глядеть чуть ли не прямо на этот жаркий огонь, стекающий с высоты в фейерверках и каскадах. Вспомнился огонь, что вырвался из живота сквозь розовую ладонь во время сеанса княгини Блуцкой в Экспрессе. Еще три перекрестка — и увидало, как небесный костер разделяется на две части. Это были византийские купола-близнецы Собора Христа Спасителя.
— Кто-то за нами следит, — буркнул под нос Чингиз Щекельников.
— Что?
Тот поглядывал через плечо в туман, залепливающий перспективу улицы, в которой мерцали десятки тусклых и нечетких в свете дня санных ламп, проплывающих среди высоких ореолов мираже-стекольных фонарей, которые вообще никогда не гасили.
