И, может, никогда больше не будет.
Мальчишек затрясло. Холодный ветер нагнал туману с озера.
Вдоль по пустынной ночной улице, выйдя из-за угла, шла женщина. На плече у нее было коромысло с двумя одинаковыми чашами, полными раскаленных углей. Розовые груды жарких углей выпускали рои огненных светляков-искр, ветер подхватывал их и уносил вдаль. Там, где ступала она босой ногой, оставалась дорожка мелких, быстро гаснущих искр. В полном безмолвии – слышался только шорох скользящих шагов – она свернула в переулок и скрылась из виду.
Следом за ней шел мужчина, неся на голове – без усилий – маленький, легкий, почти невесомый гробик.
Это был просто ящичек, сколоченный из белых, некрашеных досок, забитый наглухо. На боках и крышке ящичка были прибиты дешевые розетки из фольги и сделанные из лоскутков шелка и бумаги искусственные цветы.
А в этом ящичке лежал…
Мальчишки провожали глазами похоронную процессию, или, скорее, пару. Да, пару – человек и ящичек, и еще то, что лежало там, внутри.
Человек, сохраняя торжественное спокойствие, держа гробик на голове в равновесии, вошел, не преклоняя головы, в церковь, стоявшую неподалеку.
– Н-н-н-неужели… – заикаясь, пробормотал Том. – Неужели там – Пиф, в этом ящичке?
– А ты как думаешь, сынок? – спросил Смерч.
– Не знаю я! – закричал Том. – Одно знаю – с меня хватит! Ночь слишком долгая. Я столько всего навидался. Да я теперь все знаю, все досконально.
– И мы, – загудели остальные, сбиваясь в кучу, дрожа дрожмя.
– И нам пора домой! Куда девался Пифкин, где он? Живой он или нет? Мы можем его спасти? Куда он пропал? Или мы опоздали? Что нам делать?
– Что делать? – закричали все вместе, и тот же вопрос рвался у них с губ и горел в глазах. Все мальчишки вцепились в Смерча, словно хотели вытянуть из него ответ, вытрясти, дергая его за локти.
– Что нам делать?
– Чтобы спасти Пифкина? Последнее дело осталось. Ну-ка, смотрите вверх, на это дерево!
На дереве висели с дюжину горшков-пиньят: черти, призраки, черепа, ведьмы – болтались, качаясь на ветру.
– Разбейте свои пиньяты, ребятки!
Откуда ни возьмись у них в руках оказались палки.
– Бейте!
С воплями они принялись бить наотмашь. Пиньяты словно взорвались.
Из пиньяты в виде Скелета посыпался дождь крохотных листьев-скелетиков. Они роем налетели на Тома. Ветер подхватил и унес скелетики-листья, а с ними и Тома.
Из пиньяты-мумии высыпались сотни хрупких египетских мумий, они вихрем унеслись в небо, унося Ральфа.
Так каждый мальчишка разбивал пиньяту, она лопалась и выпускала мелкие, как мошки, толкущиеся в воздухе копии его самого: черти, ведьмы, призраки с пронзительным писком облепляли мальчишку, и все листики, все мальчишки неслись, кувыркаясь, в небе, а Смерч закатывался хохотом им вслед.
Они пролетели рикошетом последние окраинные улички города. Они плюхались и скользили, как плоские камни по глади озера, делая «блинчики»… и наконец приземлились, кувырком, в путанице локтей и своих и чужих коленок – на далеком склоне холма. Они сели на землю.
Они очутились посреди заброшенного кладбища, где не было ни души, ни огонька. Только надгробия, похожие на великанские свадебные торты, глазурованные в древности лунным светом.
Пока они приходили в себя, Смерч плавно и легко приземлился и сразу стремительно, гибко склонился к земле. Он ухватился за железное кольцо, торчавшее из земли. Потянул. Взвизгнули петли, откинулась крышка люка, разевая черную пасть.
Мальчишки сгрудились на краю глубокой ямы.
– К-ка-катакомбы? – еле выговорил Том. – Катакомбы?
– Катакомбы. – И Смерч указал пальцем вниз.
В пыльную глубину сухой земли вели ступеньки.
Мальчишки проглотили слюну – в горле пересохло.
– А что, Пиф там, внизу?
– Ступайте, выведите его наверх, ребята.
– Он там совсем один, внизу?
– Не совсем. С ним кое-кто есть… Или Кое-Что.
– Кто пойдет первым?
– Чур, не я!
Молчание.
– Я, – сказал Том.
Он поставил ногу на первую ступеньку. Начал уходить в землю. Сделал второй шаг. И вдруг пропал.
Остальные бросились за ним.
Они спускались по ступенькам гуськом, и с каждым шагом вниз темнота становилась все непрогляднее, а безмолвие все безмолвнее, и с каждым шагом вниз ночь становилась глубокой, как колодец, налитый тьмой кромешной, и с каждым шагом вниз казалось, что тени, затаившиеся в стенах, вот-вот выпрыгнут из них, и с каждым шагом вниз казалось, что какие-то странные обличья ухмыляются им навстречу из глубокой пещеры, ждущей в глубине. Казалось, что летучие мыши гроздьями повисли над самой головой, издавая такой тонкий писк, что его и не услышишь. Этот звук могут слышать собаки – и тогда они, взбесившись со страху, опрометью бросаются удирать, не разбирая дороги. С каждым шагом вниз город оставался все дальше, дальше уходила земля и все добрые люди на земле. Даже кладбище осталось где-то далеко-далеко наверху. Мальчишкам стало страшно. Они почувствовали себя такими позабытыми, позаброшенными, что едва не разревелись.
Потому что с каждым шагом они уходили еще на миллиард миль от жизни, от теплых постелей и ласковых огоньков свечей, от голоса матери, от дымка из отцовской трубки, от его покашливания по вечерам, когда ты лежишь и радуешься, что он здесь, рядом, хотя и в темноте, он живой, он ворочается во сне и может запросто отколошматить всякого, кто к тебе полезет.
Так, шаг за шагом, они спустились к подножию лестницы, заглянули в глубокую пещеру, похожую на длинный зал.
И там было много народу, и все вели себя на диво спокойно.
Они покоились там долгие годы.
Некоторые покоились тридцать лет.
Некоторые молчали сорок лет.
Некоторые не проронили ни слова за семьдесят лет.
– Вот они, – сказал Том.
– Мумии? – спросил кто-то дрожащим шепотом.
– Мумии.
Они вытянулись в длинный ряд, прислоненные к стенке. Пятьдесят мумий стояли вдоль правой стены. Пятьдесят мумий стояли вдоль левой стены. А четыре мумии стояли в дальнем конце, в темноте. Сто четыре сухих, как гробовой прах, мумий – куда более заброшенные, чем мальчишки, куда более одинокие, чем могут быть живые, покинутые здесь, заточенные в глубине, так далеко от собачьего лая, от светлячков, от чудесных мелодий, которыми полнили ночь голоса мужчин и струны гитар.
– Ой, ой-ей-ей! – сказал Том. – Сколько их тут, бедолаг! Я про них слышал.
– Что?
– Это бедняки, их родные не смогли платить налог за могилы, и вот могильщики выкопали бедняг и снесли их сюда. А земля здесь такая сухая, что они все превратились в мумии. Вы только поглядите, во что они одеты. Мальчишки пригляделись – кое-кто из этих стародавних людей был одет в крестьянское платье, а женщины – в деревенские юбки, на некоторых были ветхие черные костюмы, городские, а один – видно, тореадор – был наряжен в потускневший от пыли костюм, шитый золотом и мишурой. Но каков бы ни был костюм, внутри были только сухие косточки да кожа, паутина и пыль, которая сыпалась с их ребер, стоило рядом чихнуть, нарушив их покой.
