Оборачиваться я, конечно, не стал: Гансик в этой время уже выкарабкался из прострации и с какой-то замедленной суетливостью двинулся на меня - прижимая ладони к груди и безостановочно повторяя:
- Вы с ума сошли!.. Ребята!.. Ребята!.. Вы - свихнулись!.. Не делайте глупостей!..
Разъезжающиеся глаза его бегали, точно у кролика, а всю кожу, как я внезапно заметил, исчертили поблескивающие струйки пота.
Будто он находился сейчас под неистовым солнцем.
Впечатление было отвратительное.
Следовало, конечно, стрелять, пока он не дошел до меня и пока нам не помешали встревоженные соседи или Охранка, умом я это хорошо понимал, тем более, что и пистолет уже был у меня наготове и оттягивал скрюченную ладонь железной убийственной тяжестью, то есть, стрелять надо было незамедлииельно, драгоценное невосполнимое время уходило капля по капле, но ведь это же был Гансик, с которым мы когда-то играли, и с которым мы бегали наперегонки по двору, и раскидывали поленницы, громоздящиеся за сараями. И мотали уроки, и жевали мороженое в кафе на канале.
У меня не доставало каких-то внутренних сил.
- Ну что же ты?!. - вдруг закричал Крокодил, снова ворвавшийся в кухню.
Командирский, надсаженный голос его прогремел, как граната.
И, по-видимому, этот яростный окрик, подтолкнул оробевшего Гансика, потому что тот внезапно бросился на меня - как скелет, расставляя напряженные руки.
Он, наверное, собирался выхватить у меня пистолет.
Однако, не получилось.
Он вдруг ахнул, как будто его ударили палкой, а на животе его, немного выше пупка, появилась откуда-то ужасная багровая клякса - словно ляпнули по этому месту густым сиропом, и такая же ужасная клякса появилась у него на груди, а потом - вновь живот, и опять - на спружинивших ребрах.
Выстрелов я почему-то не слышал, я ничего не слышал, я только чувствовал свой указательный палец, дергающий курок, и с какой-то патологической отрешенностью, точно в кино, наблюдал, как Гансик, отбрасываемый тупыми ударами, дико корчится, хватаясь за эти багровые кляксы, как он, будто обезъяна, раскинувшись, мешковато проваливается куда-то между шкафом и холодильником, и как смуглые костлявые руки его утаскивают за собою кухонное полотенце.
Больше я ничего не помнил.
Я не помнил, как мы выбирались из этой невыносимой квартиры, я не помнил, как мы спускались по лестнице и шли через пространство двора, отравленное утренней сыростью, я не помнил, имели ли мы какие-нибудь столкновения по пути - с теми, кто, наверное, высовывался и спрашивал, что случилось, ничего этого в памяти у меня не осталось, почему-то всплывали лишь стены и тротуар, качающиеся будто при землетрясении, - я пришел в себя только на кошмарной помойке, по-видимому, уже в соседнем квартале: меня рвало, буквально выворачивая наизнанку, едкие желудочные выделения обжигали горло, в голове как будто звенел невыносимый комар, я едва успевал глотать сладкий морозный воздух, а вокруг громоздились кучи мусора и железа: ржавые продавленные кровати с ободранной никелировкой, деревянные балки, концы которых грозили щепастым изломом, глыбы вывороченного потрескавшегося бетона, а расщелины между ними были заполнены окаменевшей известкой, мы, по-моему, находились в одной из таких расщелин, и совсем запыхавшийся, наверное, уже выдохшийся Крокодил, кое-как придерживал меня за бока - чтобы я не упал лицом на отвердевшую крошку.
А когда он заметил, что я, вроде бы, оклемался и возвращаюсь в сознание, то, кряхтя, усадил меня на какой-то неровный уступ и, достав из кармана походную армейскую фляжку, заначенную им, по-видимому, как раз для этого, предложил очень буднично, словно ничего не случилось:
- На-ка, выпей, я думаю, что нам полагается...
Водка раскаленным свинцом потекла мне в желудок.
Я едва отдышался.
А Крокодил, в два глотка допив содержимое фляжки, одобрительно крякнул, наверное, расцветая всем организмом, и, с особой заботливостью спрятав фляжку обратно в пальто, произнес все таким же - спокойным, будничным голосом:
- Ну что, похромали отсюда?
- Пошли, - выдавил я.
Мне было невыносимо стыдно.
Потому что я опозорился, как малый ребенок.
Однако, Крокодил, казалось, ничего этого не замечал и, довольно легко поднявшись с ноздреватого камня, потянулся оглядываясь и улыбаясь, как после долгого отдыха:
- Погода-то сегодня какая - чудесная...
А когда мы, продравшись сквозь кучи щебня и мусора, выбрались минут через пять на туманную улицу, воткнутую своим асфальтом в помойку, то он тут же, влекомый, наверное, сверхъестественной интуицией, через два поворота остановился у винного магазина.
И звериный приплюснутый лоб его покрылся озабоченными морщинам:
- Ну так - что? По-моему, мы заслужили?..
Я, ни слова не говоря, протянул ему пару купюр - из тех денег, что на прошлой неделе дала мне Ивонна, и обрадованный этой внезапной щедростью Крокодил, кажется даже с довольным уханьем, скрылся внутри неказистого помещения.
Видимо, он действительно не замечал ничего особенного в том, что случилось.
А, может быть, ничего особенного и не было?
Я вдруг понял, что не могу больше переживать: день был ясный и солнечный, против воли рождающий у меня праздничное настроение, громко чирикали воробьи, таяло в голубоватом небе кудрявое яркое облако, пахло настоящей весной, бухали, открываясь и закрываясь, двери винного магазина, а по правой его стороне розовела матерчатым драным шатром приветливая мороженица.
Я подумал и взял себе узкую твердую трубочку в сахарной вафле.
Это - в память о Гансике.
Мороженое было чудесное.
Девушка за лотком, торговавшая им, слегка улыбнулась.
И я - подмигнул ей, потому что она была - молодая и симпатичная.
6. И Н Т Е Р М Е Д И Я - 1. М Е Ч К О Р О Л Я.
Первый скерринг причалил без каких-либо осложнений: тихо плеснула вода, накатившаяся на пристань, поднялись вертикально громадные весла с выжженными на лопастях петухами, внятным шепотом прокатилась команда привставшего со скамьи рулевого: толстые ивовые циновки, вывешенные с левого борта, смягчили удар, дрогнули позолоченные щиты, сомкнутые в единый панцирь, ворохнулся раздвоенный полосатый вымпел на мачте - задержавшийся у нефтеналивного бака режимный гвардейский патруль, охраняющий в ночное время территорию Порта, даже не успел, как положено было, поднять тревогу: перед изумленными, прикуривавшими в этот момент гвардейцами, будто демоны из-под земли, выросли ощеренные сарацины в пластинчатых мощных доспехах и, присев на кривоватых ногах, которые торчали из лат, будто из коротких штанишек, раскорячившись, поводя из стороны в сторону рогатыми головами, точно вороны, выкаркнули одновременно ритуальное: Хэрр!.. - первый гвардеец сразу же схватился за горло, в котором сидела рукоятка кинжала, а второй, издав нечто вроде детского всхлипа, дернулся было всем телом, чтобы бежать, но точно такой же кинжал, будто в масло, вошел ему в ямочку между ключицами, и гвардеец застыл на неуловимую долю мгновения - как удавленник, с вытаращенными глазами - а затем, издав еще один детский всхлип, повалился на бетонную мостовую, и обтянутые шароварами длинные ноги его - подскочили, ударившись в плиты железными каблуками.
