Сбросив с себя пиджак, он положил его под ноги и запрыгал на одном месте, размахивая руками.
«Сейчас я похож на Димку, — опять вспомнил он о товарище. — Он также размахивает руками, только бестолку».
Тимофей устал отогреваться. Он надел пиджак и снова забрался на свою алюминиевую жердочку.
Воздушный корабль поднимался всё выше и выше. Бабкин догадывался о подъеме, но не хотел об этом думать.
Он беспокоился за судьбу Димки. Может быть, только сейчас Бабкин почувствовал, как он ему дорог… Решился вылезти из кабины: вот это настоящее мужество! Ведь даже он, Тимофей, долго колебался, чтобы решиться на это. И вот не успел…
Тим сейчас по-новому оценивал поступки своего товарища. Он совсем не похож на других. В нем есть что-то детское и вместе с тем большое и умное. При первой встрече никто не мог разобраться в его характере.
Димку надо хорошо знать…
Неужели он его больше никогда не увидит? Нет, этому нельзя поверить!
Стратостат поднимался всё выше и выше…
Когда же закончатся эти тяжелые испытания?
Приборы покрылись мелкой изморозью.
Советские люди! Инженеры, выдумавшие необыкновенный диск, скользящий в холодных просторах стратосферы! Вы радуетесь каждому метру завоеванной высоты. Вы испытываете приборы, созданные вашим талантом и упорством. Если бы вы знали, что вместе с созданными вами аппаратами там, наверху, далеко от теплой родной земли, испытывается воля и мужество человека!
Из скромности этот юноша даже самому себе не мог признаться в тайном стремлении подняться выше всех над землей, подняться на такую высоту, где никогда не бывал человек. «Чтобы ни один летчик мира, кроме, конечно, наших, советских, не смог бы никогда побить этот рекорд», — так думал он.
Бабкин нащупал рукой приемник, нашел таким же способом наушники и надел их. Металлическое оголовье больно обожгло виски, словно мгновенно примерзло к коже.
Включив приемник, Бабкин стал терпеливо ждать начала передачи; он хотел быть уверенным, что радиостанция и приборы даже при этой низкой температуре работают нормально. Мало ли что может быть при первых испытаниях, а вдруг потребуется здесь что-нибудь исправить снова.
Он заметил, что на одном из приборов стеклянная трубка покрылась льдом. Надо записать!
Бабкин чувствовал, что у него постепенно отмерзают пальцы на ногах, они совсем занемели. Поджав колени к подбородку и взяв пальцы ног в ладони, Тим начал отчаянно их растирать. Сердце словно остановилось от холода.
В телефоне послышалось знакомое булькание сигналов. Радиостанция работает…
«Что она передает? Высота 7500… Давление 300… Какое низкое давление на этой высоте! А выше еще меньше… Если там открыть люки, то, наверное, я стал бы похожим на рыбу, вытащенную из глубины…»
Тим вспомнил картинку в учебнике, где была нарисована рыба с вылезающими из орбит глазами. Он невольно поежился. «Чепуха какая! И лезут же в голову такие дурацкие мысли!»
Температура минус 45 градусов. Хорошо, что воздух в кабине не совсем успел охладиться. Здесь все-таки теплее, чем снаружи. Тим помнит, что однажды в Москве мороз доходил до сорока градусов. Тогда было очень трудно дышать. А сейчас? Нет, зачем об этом думать!
Так шли минуты. Летающая лаборатория приближалась к невидимой границе стратосферы.
На освещенную луной поляну сквозь заросли ежевики пробирался шакал. Он был тощим, похожим на бездомную собаку, с выступающими, едва скрытыми облезшей шерстью ребрами. Шакал постарел, он уже с трудом добывал себе пищу и питался чем попало: лягушками, ящерицами, случайной падалью.
Он уже не прятался в кустах и, пренебрегая осторожностью, понурой рысцой домашнего пса бежал через поляну.
Перебежав на другую сторону освещенного пространства, шакал остановился, поднял голову и совсем по-собачьи завыл на луну.
Однако на этот раз не только луна могла обратить на себя внимание видавшего виды бродяги-шакала.
Тоже наверху, но уже совсем близко к земле, в темной листве дерева шакал заметил бледную человеческую руку, безжизненно опущенную вниз.
Шакал, видимо, не боялся людей. Возможно, что за всю его долгую жизнь они ничего ему не сделали плохого. Все-таки он решил подождать в тени, может быть, этот человек сейчас спустится с дерева и пойдет своей дорогой.
Но человек не имел никакого намерения даже изменить свое положение.
Шакал подождал еще немного. Может быть, человек мертв?
Луна поднялась совсем высоко. Шакал зевнул, лениво вылизал свою облезшую шкуру и завыл. Это никчемное занятие вскоре стало и ему самому противно. Через минуту он хрипло откашлялся и замолк.
…Как сквозь сон, слышал Дим завывание ветра. Неужели он еще висит на тросе? Нет, нет, он помнит, что спрыгнул вниз.
Но что с ним? Вадим провел рукой по лицу. Она стала мокрой, что-то липкое текло по шее, по лбу…
Темно. Вадим сделал попытку открыть глаза. Опять ничего не видно.
Страшная догадка мелькнула в сознании. Неужели он повредил глаза, упав на колючие ветви?.. О, какая мучительная боль!.. Он еще не мог понять, где эта боль — она растекалась по всему телу, — но мучительнее всего он чувствовал ее где-то на лице.
Он снова попытался приподнять веки, но их ресницы слиплись.
Дим в отчаянии чуть ли не руками разодрал веки, слипшиеся от запекшейся крови, и прямо перед собой увидел блестевшие в лунном свете, словно вырезанные из жести, дрожащие листики.
Он взглянул на небо, туда, где скрылось яркое созвездие летающего диска. Он искал его среди мириадов ярких звезд. О, если бы хоть на мгновение показались красные огоньки!..
Дим понимал, что летающая лаборатория, освободившись от ненужного балласта, может достигнуть стратосферы. Невольно ему представился блестящий диск с черными зрачками странных объективов, направленных вверх. Зачем они? Что ищут они в холодной пустыне? «Но как же с Тимкой? — снова подумал он о нем. — Потеряет сознание, замерзнет, и воздушный корабль будет долго носить его над землей…»
Надо бежать в селение, сказать, дать телеграмму, чтобы спустили вниз этот корабль… Бежать, пока не поздно.
Багрецов попробовал пошевелиться. Всё тело болело, покрытое ссадинами. Острый сук прорвал пиджак и проходил где-то около ребра. В этом месте особенно чувствовалась боль.
С большим трудом отцепившись от веток, Вадим попробовал спуститься вниз. Кровь из рассеченного лба заливала ему глаза. Он ничего не видел и только инстинктом угадывал, куда поставить ногу. Перенеся тяжесть тела на левую ногу, он вдруг почувствовал такую острую боль, что у него помутилось в глазах.
