Но и небо в Чаше было блеклым, неправильным.
Были те, кто чувствовал Чашу — Мирах, к примеру, или Тайгета-Кошка. Будто сами сценарий писали, что и куда двинется, что и откуда вылетит. Виртуозы… Были подростки, не понимавшие капризов котловины совершенно, однако ловкие, быстрые, поддержка хорошая. Сверчок предпочитал идти со вторыми… если бы еще выбирать мог.
Он уже изучил манеру каждого — в Чаше быстро учишься ловить мелочи на лету. При всей неприязни к Мираху видел, как дважды тот вытаскивал подростков из почти безнадежного положения, один раз — с риском для себя самого.
Альхели тренировался отчаянно, не столько стараясь стать лучшим, сколько пытаясь ощутить в полной мере, на что же способен он сам
«Загонять» народ на тренировки не приходилось — но определять, что и кому делать, кому отработать тот или иной прием, кому подкачаться, негласное право имели двое — и остальные их слушались. Мирах распоряжался другими авторитарно, однако и Сверчок понимал — он превосходно знает, как работает человеческий организм, причем не в теории, как Саиф — Мирах и слов-то таких не слыхал никогда — а на практике. Сложные вывихи, к примеру, вправлял на раз. Пусть там, наверху, врачи отдыхают… В медицине такой — практической — более-менее разбирались трое всего — Мирах, Нашира и маленькая кучерявая Шара, к удивлению Сверчка.
А Шедар никогда не давил, всегда был дружелюбен и сдержан, весьма терпелив — только ежели понимал, что подросток перед ним попросту ленится, будто вмиг захлопывалась бронированная створка — и ничем Шедара оттуда не достанешь. Все, пропадал для него человек. Но, в общем, Шедар был отходчивым — если с умом подойти, а не грубить и не подлизываться.
Вот такая складывалась жизнь. Наполовину на личном опыте, наполовину по рассказам — будто все, кто был здесь когда-то, никуда не ушли.
Особо задиристые быстро стихали. Ну, или смолкали совсем. Альхели слышал от Саифа об одном таком петушке — не успел прижиться, как начал драть глотку, перышками размахивать. А сам еще толком — никто. Ну и на два выхода его хватило, из второго — не вернулся. Ладно бы в первом себя хорошо показал… Помогли ему, разумеется. Совсем так, хорошо помогли. Ибо нефиг выпендриваться. Особенно если больше ничего не умеешь.
Не больно приятно было слушать такое — ну да списывал на то, что Саиф — трепло.
Альхели поначалу любопытно было, кто и откуда — хоть сам рассказывать не стремился. Потом свыкся — тут каждый не больно-то откровенничает. Разве девчонки порой… У этих, у мелких особенно, язык длинный, вечно всякую чепуху вспоминают.
— Тебе что, мало иллюзий? — высказался как-то Шедар. — И прежняя твоя жизнь — иллюзия, так что не забивай голову. Отвлекает, а толку — ноль.
С Шедаром было хорошо. Всегда спокойный, всегда трезвомыслящий. Умный… может, даже умнее Саифа.
Альхели вспомнил, что рассказывал Саиф:
— Есть говорят, такая теория… что мир наш, весь, с червяками разными, самолетами и прочим — всего лишь тут, у человека в голове, — Альхели стукнул себя по лбу, — Вот, например, может — ты — мое воображение? Или я — плод твоего?
Мысленно услышал ленивый голос Регора: «Щас как дам в рыло, сразу поймешь, кто тут кого придумал».
Но Шедар смотрел понимающе, чуть улыбался:
— Может, и так. Может, и нас самих никого нет, а есть эта дрянная Чаша, которая сама себе снится. И дальше-то что?
— Если я поверю, что меня окружают иллюзии, я точно останусь живым, — уверенно сказал Альхели, и услышал смешок.
— Не советую, — проговорил Шедар, и голос был — искренним, настолько, что зубы сами собой сжались — искренним, грустным и теплым: — Пытались уже… только начинали видеть не то, что им Чаша подкидывала, а собственные фантазии. И не видели того, что перед самым носом. Один… хороший парнишка был, в общем. Глупости это, и всё.
В эту ночь Сверчок долго не мог заснуть. Выбрался из «логова» и принялся бродить по площадке… к душевым заглянул, но там было совсем уж темно, неуютно. Посидел на тренажере-велосипеде — на его руле загорался фонарик, даже забавно было — будто едешь куда-то ночью.
Потом звуки в соседнем коридоре услышал.
Глухие рыдания — поначалу Альхели решил, что плачет Нунки. Хотел было пройти стороной, но не удержался, подошел поближе. В нише, свернувшись в три погибели, всхлипывал Табит. Крепкий, всегда угрюмый. Альхели едва не на цыпочках отошел подальше.
Регор не пришел — его притащили. Он повалился в желоб, едва дыша, весь мокрый, а сердце колотилось, будто хлебнуло лишнего и отплясывало вовсю. Регора попытались отпоить водой — он не мог сделать ни глотка, и лежал, уставясь в потолок глазами, под которыми явно обозначились черные круги.
Не менее получаса прошло, прежде чем он простонал непривычным, тоненьким голосом:
— Кто?
Подростки переглянулись. В «логове» собрались все, правда, некоторым не хватило места, и они вытягивали шеи, стоя у самого входа.
— А что случилось-то? — спросил Сабик, и сейчас не выпуская из рук мятного пряника. Дожевать забыл, а бросить духу не хватило.
— Кто-то заботливый замкнул режим аппарата, пока Регор там тренировался. А этот лось еще и на самый верх отметку загнал… — Эниф подумал и добавил: — А может, и не он.
— Он, он, — подтвердила Тайгета. — Регор всегда ставит на максимум.
— Ой. — Сабик восторженно присвистнул: — И как долго он там болтался?
— Да часа три, не меньше… если не все пять.
— А он теперь умрет? — тем же удивленно-восторженным голосом спросил Сабик, за что схлопотал по уху.
Регор тем временем оживал. Еще очень бледный, с подрагивающими губами, он обвел глазами собравшихся — и был поистине страшен в эту минуту.
— Кто? — прохрипел на сей раз, а не простонал.
— Хм… — кажется, это был Шедар. Он наверняка варианты просчитывал — и кто это мог быть, и что из всего этого выйдет. Поручиться Сверчок мог только за Шедара — и за себя. Даже за мелких девчонок бы не поручился — грубостью своей и бесцеремонностью Регор достал бы ангела. А время такое выдалось — все туда и сюда шныряли, любой мог на пару минут заскочить и режим поменять.
— Кто, твари? — голос почти вернулся к пострадавшему — и явственное рычание слышалось в этом голосе. А ведь башку свернет, подумал Альхели, чувствуя невольный озноб. Или выбросит нафиг с обрыва… Да нет, не позволят. Подростки неуверенно запереглядывались, назад подались, видя — Регор приподнимается.
— Ну, если скажу, я переключил, что тогда? — голос раздался, наглый, как у мартовского кота на крыше.
