ребенке. Джекко рассердился:
— Слушай, ты сама не знаешь, что говоришь. Тебе придется остаться и растить его много лет, ты будешь этически и морально обязана, понимаешь это? А подходов к Реке все меньше, да будет тебе известно. Ты можешь опоздать.
— Да, — мрачно ответила Персик. — Она всех засосала и теперь уходит. А я хочу остаться.
— Но ты будешь очень сильно жалеть, даже если не опоздаешь. Моя мама под конец жалела. Она чувствовала, что энергетически деградирует, что качество ее жизни снижается. И потом, как же я? В смысле, я тоже должен буду задержаться.
— Только на месяц. Чтобы попасть на мою овуляцию. Мужской родитель этически не обязан.
— Да, но я считаю, это неправильно. Мой отец задержался. Он никогда не говорил, что жалеет, но наверняка жалел.
— Тебе надо задержаться только на месяц, — упрямо повторила она. — Я думала, ты не собираешься уходить в Реку прямо сейчас.
— Не собираюсь. Просто не хочу связывать себе руки. Я планировал путешествовать. Сперва увидеть мир, а потом уже с ним проститься.
Она сердито фыркнула:
— Глупенький. Ты идешь к Реке, просто не сознаешься себе в этом. Как Мунго и Ферросиль.
— Это кто?
— Люди, которые здесь проходили. Мужчины, как ты. Мунго в прошлом году, кажется. У него был флайер. Сказал, что останется, говорил и говорил без умолку. А через два дня улетел. К Реке. Ферросиль был раньше. Он шел пешком. Пока не украл мой велосипед.
Злость в ее голосе напугала Джекко; в отношении Персик к своему велосипеду, к своим вещам было что-то примитивно собственническое.
— Ты их тоже просила тебя оплодотворить? — спросил Джекко и заметил странную злость теперь уже в своем голосе.
— Я об этом думала, с Мунго. — Персик резко повернулась к нему, и в полутьме ее глаза сверкнули алмазами в белой оправе. — Послушай! Раз и навсегда! Я не ухожу! Я живая, и я — человеческая женщина. Я останусь на этой Земле и буду жить, как жили люди! Даже если мне придется умереть здесь, мои дети продолжат человеческий род. А вы все можете уходить куда хотите — вы, жалкие тени!
Ее голос звенел в темной комнате, пробирая Джекко до мозга костей. Он сидел молча, как будто услышал некий потаенный колокол.
Персик тяжело дышала. Потом она шевельнулась, и Джекко с удивлением увидел, что между ее ладонями вспыхнул огонек, превративший комнату в пещеру.
— Вот свеча. Вот я. Давай потешайся, как Мунго.
— Я не потешаюсь, — возмутился Джекко. — Просто не знаю, что думать. На самом деле… на самом деле я в каком-то смысле тоже не хочу уходить, — сбивчиво продолжал он. — Я тоже люблю Землю. Но все происходит так быстро. Позволь…
Он не договорил.
— Расскажи про свою семью, — тихо попросила она.
— Ну, они изучали все, что можно. Из любых источников. Древние языки, историю, предания. Моя тетка сочиняла стихи по-английски… Слои Земли, названия небесных тел и тканей, драгоценных камней — всего. Особенно звезд. Заставляли нас учить звездные карты. Чтобы мы понимали, где мы, первое время. Хотя бы земные названия. Папа все время повторял, что с Реки нельзя вернуться и выяснить, что не знаешь. Конечно, можно спросить других, но будет столько всего еще, столько нового…
Он умолк, гадая в миллионный раз: неужели я правда буду вечно скользить среди звезд в огромном рое других сознаний?
— А сколько у вас в родне было детей? — спросила Персик.
— Шестеро. Я младший.
— Остальные ушли в Реку?
— Не знаю. Когда я вернулся из городов, никого уже не было, но, может, они тоже еще задержатся. Папа оставил письмо с просьбой попрощаться и сообщить ему все то новое, что я узнал. Говорят, они уходят не быстро. Если я поспешу, возможно, тут будет еще достаточно его сознания, чтобы рассказать ему, что я видел.
— А что ты видел? Мы один раз были в городе, — сонно проговорила Персик. — Но я совсем маленькая была. Ничего не помню, кроме людей.
— Людей уже нет. Города пустые, все до одного. Но все работает, дороги движутся, светофоры переключаются. Я не верил, что никого нет, пока не заглянул в главный центр управления. Там столько всяких замечательных устройств! — Джекко вздохнул. — Столько всего красивого и сложного! Фантастика, что люди делали. — Он снова вздохнул, думая об удивительных технологиях, о творениях человека, брошенных и приходящих в упадок. — И знаешь, что было странное? В самом большом городе, какой я видел, в старом Чио, почти на всех экранах шла одна и та же запись.
— Какая?
— Девушка. Девушка с длинными волосами. Почти до пят, я никогда таких не видел. Она раскладывала их на таком вроде столе, опустив голову. Без звука — думаю, аудио отключилось. Потом она очень медленно поливала их жидкостью. А потом поджигала их, поджигала себя. Волосы горели и взрывались, и она горела. Думаю, это было на самом деле. — Его передернуло. — Я видел, как у нее во рту чернел и скручивался язык. Было очень страшно. Снова и снова, повсюду. Заело.
Персик издала звук отвращения:
— И это ты хочешь рассказать своему отцу, его призраку или чему еще?
— Да. Это новые сведения, они могут быть важны.
— Ну да, — презрительно заметила она и тут же широко улыбнулась. — А про меня? Я тоже новые сведения? Девушка, которая не уйдет в Реку? Которая останется здесь и будет рожать детей? Может, я последняя.
— Это очень важно, — медленно проговорил Джекко, ощущая, как какое-то непонятное чувство сводит его внутренности. — Но я не верю. Не можешь же ты серьезно…
— Я серьезно, — с безграничной убежденностью сказала она. — Я останусь здесь, рожу детей от тебя или от другого мужчины, если ты не захочешь остаться, и научу их жить на Земле вместе с природой.
И вдруг Джекко ей поверил. Совершенно новое чувство поднималось в нем, неся с собой восходы и бесчисленные связи с Землей. Оно было мучительно-щемящее, как будто внутри его открывалась ржавая дверь. Что, если именно к этому он и стремился?
— Думаю… думаю, может, я тебе помогу. Может, останусь с тобой хотя бы на некоторое время. Для нашего… для наших детей.
— Ты останешься на месяц? — изумилась она. — Правда?
— Нет, я хочу сказать, на дольше. Чтобы ты родила не одного, а я их видел и помогал растить, как мой папа. Вот попрощаюсь с ним, вернусь и останусь надолго.
Лицо у нее переменилось. Она тонкими темными руками коснулась его щек:
— Джекко, послушай. Если ты пойдешь к Реке, ты не вернешься. Никто не возвращается. Я тебя больше не
