и не нашла там ни женщины, ни девочки. Соседи сказали, что какой-то родственник ее выгнал на улицу с пустыми руками. Чуть позже я их нашла – только не живых людей, а два трупа у городской стены. С голоду умерла сначала женщина, а потом и девочка. Война страну разорила, еды не хватало, голодали многие, так что их никто из родственников не подкормил. А она, видимо, оказалась слишком гордой, чтобы просить милостыню.
Она вздохнула.
– Я периодически вспоминаю выражение лица того ребенка. Отчаянье, страх, непонимание… Наверное, перед смертью она пыталась будить заснувшую маму и не понимала, почему та не просыпается. На ее лице застыл такой ужас умирания, что я едва сама с ума не сошла. Тогда я сама умерла в первый раз. Я создала автономную проекцию, сформировала ей ложную память, как у солдатки, потерявшей мужа, и позволила умереть голодной смертью. А потом ассимилировала ее воспоминания. Кошмарненькие ощущения, я тебе скажу, когда угасаешь в одиночестве, тоске и безнадежности. Ничего общего с твоей быстрой и героической смертью за Великую Идею. Играть я не перестала, но с тех пор взяла себе за правило умирать хотя бы раз за десяток поколений, чтобы ощущения из памяти не изглаживались.
Внезапно она фыркнула.
– А еще я Джа нос натянула. Он ведь до самого момента, когда вас бросил, так и не догадывался, что Эхира – проекция. Я ее настолько тщательно проработала, что даже при внимательном взгляде ее искусственность незаметна оказалась. А глубже копать у Джа повода не нашлось. Вот он и купился.
– Майя, но почему Эхира? – поинтересовалась Карина, которой внезапно стало не по себе. – Ну… она ведь была главой твоей сети влияния, а потом сети папы… да, Дзи?
– А! – махнула рукой та. – Оптимизация ресурсов. Когда создаешь сети влияния, типичная проблема – перерождение твоих агентов. Как тщательно их не подбирай, ощущая свою тайную силу, они со временем становятся высокомерными, заносчивыми, эгоистичными. Привыкают играть судьбами и наслаждаться интригами вместо того, чтобы заниматься тихой невидимой работой, для которой их рекрутировали. Вон, Джа не даст соврать – у него такое сплошь и рядом начиная с самого первого мира. Семен свидетель.
– Ага, – согласился Дзинтон. – Когда я сделал свое самое первое общество, несколько раз создавал там тайные организации Хранителей – конспирация, тайное правление, направление несмышленых… И каждый раз спустя какое-то время приходилось их радикально перетряхивать. Семен помнит, как мы с Суоко, Ведущей, схлестнулись на последнем совете. Робин ее в двадцать лет в Хранители отобрал, и тогда она казалась замечательной девочкой – серьезной, внимательной, хотя и очень самостоятельной, но всегда слушающей других. Совсем как ты по характеру. А к моменту свертывания дел два десятилетия спустя с ней стало почти невозможно иметь дело: самостоятельность превратилась в упрямство и высокомерие, серьезность – в догматичность, а всю отточенную логику ума она направила исключительно на навязывание другим своей воли. И самое главное, что она всерьез вознамерилась сделать выборную и временную должность Ведущей своей постоянной привилегией.
Демиург вздохнул.
– Самое обидное, что сначала всегда вырываешь из общества лучших, а потом приходится их убирать со сцены. И напрямую поправлять нельзя, чтобы самостоятельность не подавить, и без присмотра не оставить.
– Вот! – подняла палец Майя. – Так что я Эхиру сделала главой сети влияния и периодически контролировала ее состояние, подправляя огрехи. А когда обнаружила, что Джа ее в своих целях задействовал во время моего… отдыха, решила так и оставить. А потом запрограммированное время ее существования подошло к концу, ну и… померла она, в общем.
Она наклонилась вперед и заглянула Карине в глаза, сжала ее руку.
– Кара, – мягко сказала она, – Эхира – это я. Я умерла вместе с ней, и она жива во мне – как часть моей памяти, моей личности. Не грусти. Я смотрю на тебя ее глазами, и я рада, что хотя бы в таком виде провела рядом с тобой полторы минитерции. Ты славная девочка, но тебе еще только предстоит понять, каково быть бессмертной.
– Бессмертной? – тупо повторила Карина.
– Джа, валяй, твоя очередь рассказывать, – Майя выпрямилась на своей табуретке. – Только начни с той части, которая должна удивить меня.
– Как скажешь, – согласился Джао. – Должен же я за Эхиру отыграться? Но сначала пообещай мне одну простую вещь.
– А именно?
– Еще раз поклянись, что не убьешь меня на месте.
– Клянусь, – быстро согласилась Майя, окидывая его задумчивым взглядом. – Я же сказала – убью чуть погодя и медленно. Рассказывай.
– Майя, я не шучу, – покачал головой Демиург. – Пообещай, что дашь мне возможность хотя бы объясниться, прежде чем начнешь делать оргвыводы. Иначе ни слова не скажу.
– Хорошо, – снова согласилась Майя. – Джа, ты меня интригуешь. На полном серьезе гарантирую, что позволю высказаться до конца, но ничего больше не обещаю.
– И за такое спасибо, – хмыкнул тот. – Твой экспериментальный эффектор освободил я.
Несколько секунд Майя молча смотрела на него. Потом внезапно ее фигура полыхнула языками жаркого пламени.
– Ты освободил эффектор? – звенящим от напряжения голосом произнесла она. – И больше половины минитерции позволил мне сходить с ума в заблокированной проекции? Ты знал – и пальцем не пошевелил, чтобы меня освободить?
– Я не просто знал, – откликнулся Демиург, рассматривая ногти. – Именно я отрезал интерфейсы твоего штатного эффектора и позволил вирусному эффектору заблокировать тебя.
– И зачем же? – Майя говорила, четко артикулируя слова, но казалось, что она громко скрежещет зубами.
– Затем, что ты намеревалась провести вмешательство недопустимо высокого уровня, причем заведомо не могла достичь нужных результатов. Затем, что ты упорно отказывалась меня слушать, когда я пытался объяснить тебе последствия. Прости, Майя, но единственным способом на пальцах показать, что я имею в виду, оказалось выпустить эффектор и не позволять тебе вмешиваться достаточно долго, чтобы ты не смогла списать результаты на случайность. Говорил я тебе, чем закончится предоставление уникальных способностей лишь избранным? И для избранных, и для общества в целом? Вижу, что помнишь. И кто прав в результате?
– Я хотела сделать уникальным каждого!
– Невозможно. Если уникален каждый, значит, не уникален никто. Уникальность всего лишь становится очередной нормой. Ты не могла добиться желаемого на избранном пути, но при том полностью бы уничтожила естественность общества, которое мы пообещали друг другу сохранять настолько нетронутым, насколько возможно.
– Но зачем ты удерживал меня беспомощной и изолированной?! Четыре планетарных года!!
– Ну, будь ты простым человеком, я бы, может, и почувствовал бы угрызения совести, – хладнокровно заметил Дзинтон, по-прежнему рассматривая ногти. – Но поскольку ты, в отличие от человека, даже в парализованном виде
