— У нас очень мало времени, а чтобы организовать слушание в помещении суда, мне нужно будет направить извещение…
— Так направляйте его.
— Но наши противники будут возражать против лишних затрат и непременно возникающих при этом неудобств.
— Так пусть они остаются дома. Я ни в коем случае не желаю причинять им неудобства, ни за что на свете. Но Эндрю и я должны находиться в зале суда.
— Эндрю и вы, миссис Чарни?
— Уж не считаете ли вы, что я могу оставаться дома в такой день?
Все так и вышло: соответствующее извещение было направлено в суд, противная сторона поворчала, но убедительного протеста у нее не получилось, так как все еще существовало правило проводить слушания в зале суда — нельзя было принудить кого-либо к участию в процессе через посредство электроники, — и в назначенный день Эндрю и Маленькая Мисс предстали наконец перед судьей Крамером в его офисе в Четвертом округе Регионального суда для давно ожидавшегося разбирательства по делу, которое по чисто техническим причинам называлось «Мартин против Мартина».
Стэнли Файнголд сопровождал их. Зал суда, расположенный в старом, скучном на вид здании, которое могло относиться еще к двадцатому веку, был на самом деле маленькой, очень скромной комнатушкой с простым столом в одном ее конце для судьи и несколькими неудобными стульями для редких посетителей, изъявивших желание лично присутствовать на суде; была еще ниша, в которой находилась электронная аппаратура.
Кроме уже названных лиц, в зале находился сам судья Крамер — неожиданно молодой, с темными волосами и ярким блеском в глазах — и адвокат Джеймс Ван Бюрен, представлявший объединившихся в одну команду противников. Сами же оппоненты предпочли не являться в суд: их участие будет происходить с помощью телевидения. Им не удалось отклонить предложение Файнголда, но совершать путешествие в суд они отказались. Да теперь никто этого обычно не делал. Так что они пренебрегли своим правом лично присутствовать на суде и передоверили его электронике.
Сначала были представлены соображения оппонентов. Все обошлось без малейших сюрпризов.
Оратор от региональной Федерации труда не стал особо останавливаться на перспективе конкуренции между роботами и людьми вокруг рабочих мест в случае, если Эндрю обретет свободу. Он развил тему шире и высокопарнее:
«С того самого исторического момента, когда первобытный человек вытесал из кремня топоры, скребки и свои первые инструменты, человечество осознало, что он представляет собой биологический вид, чей удел — распоряжаться окружающей средой посредством механических приспособлений. Но постепенно, по мере усложнения конструкций наших орудий труда, а соответственно и возрастания их возможностей, мы во многом отказались от собственной самостоятельности — стали зависимы от своих же орудий труда в том смысле, что частично утратили способность справляться с обстоятельствами без их помощи. И мы наконец изобрели инструмент, такой многосторонний, наделенный таким множеством функций, что он, кажется, почти сравнялся разумом с человеком. Я говорю о роботах. Мы, конечно, восхищаемся искусством наших роботехников, аплодируем удивительному разнообразию их продукции. Но сегодня мы столкнулись с новой, пугающей возможностью: мы, по сути дела, создали своих преемников, мы создали машину, которая не сознает себя машиной, она требует, чтобы ее признали автономной личностью с правами и привилегиями человека, и по причине присущих ей технического превосходства, физической выносливости и силы, ее хитроумно устроенного позитронного мозга, ее практически бессмертного тела она могла бы, в случае если ей удастся обрести эти права и привилегии, счесть себя господином человека. Такова ирония судьбы! Создать орудие труда настолько совершенное, что оно берет верх над своим создателем! Быть вытесненными механизмами собственного производства, стать ни к чему не пригодными благодаря им, оказаться выброшенными на свалку эволюции…»
И так далее, и тому подобное — одна звучная банальность за другой.
— Опять этот комплекс Франкенштейна, — с отвращением пробурчала Маленькая Мисс. — Паранойя на тему Голема. Весь набор невежественных страхов выволокли, снова против науки, машин, прогресса…
Но ей пришлось согласиться, что выступление было весьма красноречивым. А Эндрю сидел, смотрел на экран, слушал адвоката Федерации труда, изливавшего поток ужасов с экрана, и удивлялся, как можно подумать, что роботы захотят вытеснить людей, выбросить их на какую-то свалку.
Роботам положено служить. В этом цель их существования. Можно даже сказать, что в этом вся их радость. Но Эндрю заметил, что даже он сам стал сомневаться: по мере того как роботы делаются все больше похожими на людей — порой их даже трудно отличить от людей, — не почувствуют ли себя люди существами второго сорта, поскольку им не дано совершенствоваться, как это делают роботы.
Представитель Федерации труда наконец закончил свое выступление. Экран погас, объявили небольшой перерыв. После перерыва наступила очередь адвоката из «Юнайтед Стейтс Роботс энд Мекэникл Мен».
Ее звали Этель Эдамс. Это была женщина средних лет с резкими чертами лица, имевшая — возможно, не случайно — потрясающее сходство со знаменитой Сьюзен Кэлвин, робопсихологом, великим и чтимым ученым прошлого века.
Она не стала утруждать себя напыщенной риторикой предыдущего оратора. Она просто предупредила, что, если прошение Эндрю будет удовлетворено, это очень усложнит работу «ЮСРММ» по конструированию и производству роботов, их основного продукта, потому что компании придется заняться выпуском не машин, а свободных граждан, что, возможно, приведет ко всяким ограничениям и неурядицам, опасно ударит по предприятиям корпорации и поставит под угрозу весь научный прогресс.
Ее речь вошла в полное противоречие с речью предыдущего оратора. Он сделал из развивающейся техники пугало; она выступила с предупреждением, что решение суда в пользу Эндрю поставит под удар научный прогресс. Но, как объяснил Стэнли Маленькой Мисс, подобных несообразностей следовало ожидать: основным оружием представителей противной стороны в сегодняшней дискуссии были, по сути дела, эмоции, а не серьезные доводы разума.
Оставался еще один оратор — Ван Бюрен, адвокат, лично представлявший здесь всех тех, кто выступал против Эндрю. Это был высокий, импозантный мужчина с классической наружностью сенатора: коротко подстриженные седеющие волосы, дорогой костюм, прямая фигура. И его речь с абсолютно четкой аргументацией ни в коем случае не была эмоциональной.
