– Понятно, – кивнул Рымолов. – Хотя должен вам сказать, выбраться отсюда мы не сможем, даже если все начнем думать только на эту тему. Она вообще уже обдумыванием не решается. Но вот выработка наилучшей стратегии, учет реальных опасностей, попытка более полноценного использования ресурсов – это, безусловно, следует обдумывать.
– Значит, мы были правы? – спросил Ким.
– А вот и чай, – провозгласил Перегуда, втаскивая шипящий чайник в комнату.
Чаем в ближайшие несколько минут все и занялись. Это было славно, просто великолепно… Или окопы, плохая вода, недосыпание, грязь и глина в котелке заставили изменить отношение ко всему на свете? Ведь еще месяца два назад такое вот чинное сидение за столом скорее в молчании, чем под разговор, показались бы Ростику скучноватым времяпрепровождением.
– Может быть, – Ростик давно думал над этим вопросом, – вы подскажете нам, товарищ профессор, как нам следует настраиваться? К какой стратегии следует быть готовыми?
– Над этой проблемой мы будем думать все вместе и еще не одно десятилетие, если выживем, – спокойно ответил Рымолов. – Но уже сейчас проглядывается единственный вариант – приспосабливаться, стараясь не очень деградировать. Уступать в материальной сфере, но стремиться изо всех сил держаться за имеющийся массив знаний. И как только предоставится случай, рвануться, чтобы не упустить основных завоеваний цивилизации – образования и медицины. Если удастся… – он опустил голову, потом все-таки отчетливо произнес: – Еще и демократии. Без качественно иной структуры управления всей общиной нам, как говорили в лагере, хана.
Ростик не очень понял, о чем идет разговор и какое отношение все эти соображения имеют к его вопросу. Он бы хотел получить более понятный и конкретный ответ, но не решился помешать. Зато Ким спросил:
– А конкретно, что нам сейчас известно? Если мы все попали в новую ситуацию, какие качества у нас остались?
– Качества? – Перегуда даже хмыкнул, но потом вдруг посерьезнел и стал говорить, словно читал лекцию: – А никаких. Вот я, в отличие от Андрея Арсеньича, занимаюсь почти чистыми размышлениями над нашей новой теорией мироздания. И могу однозначно признать – даже время тут обладает иными свойствами. Мы должны будем выработать новое деление суток, часов, минут. Должны будем создать новый годичный цикл, новый сезонный режим…
– Ну, кое-что мы все-таки знаем, – сказал Рымолов. – Мы определили, что тут, как и на Земле, день может убывать и прибывать на несколько минут в сутки. Причем это случилось в день, который мы сейчас собираемся назвать первым Июля. Логично предположить, что…
– А почему не двадцать вторым июня? – спросил Ким. – Так было бы привычней.
– Мы не уверены, что у нас будет возможность довести счет дней в месяце до двадцати двух, – сказал Перегуда. – Пока надеемся, что сумеем оставить двенадцать месяцев в году, но скорее всего они будут по три недели каждый или даже меньше. Понимаете, некоторые данные по ботанике позволяют предположить, что год тут в целом короче, чем на Земле. Но протекает интенсивнее.
– Значит, тут и зима будет? – спросил Ростик.
– Обязательно, вот только мы пока не знаем ее физических параметров, но она будет. Собственно, раз нас сюда перенесло, значит, основные наши… качества остаются почти теми же, что и дума. Лишь немного изменены.
– Кстати, о ботанике, – вступил Рымолов. – Вы, по-моему, знаете одного парня с довольно интересной фамилией – Пестель. Он еще работал на биостанции, хотел, кажется, в Москве учиться…
– Мы вместе служим, – сказал Ким. – А до того, как оказались в окопах, дружили.
– Да, мне тоже показалось, что ваши фамилии в справке Дондика стояли вместе. Так вот, все наши биологи и почти все ботаники погибли, как вы знаете. Они были теми, кто в первую очередь пострадал от нападения насекомых. Сейчас идет речь о том, чтобы создать новую биолабораторию, в которую подбирается мало-мальски подходящий состав. Ваш Пестель…
– Значит, он скоро получит повышение? – спросил Ким.
– Повышение?
– По отношению к нашему солдатскому бытию, любая смена жизни может быть только служебным повышением, – сказал Ким.
А Ростик подумал, что его друг почему-то говорит о себе, причем в большей даже степени, чем о Пестеле.
У этой реплики оказалось еще то плохое свойство, что она сломала установившийся мир и дружелюбие за столом. Оба ученых почувствовали себя виноватыми, словно они попросту спрятались за такими пареньками, как Ким и Ростик. Более непосредственный Перегуда попытался даже оправдываться, и тогда неловко стало уже всем.
Прошло совсем немного времени, и Ростик с Кимом поднялись, чтобы уходить. На прощание Перегуда предложил приходить по вечерам, когда темнеет и работать с большим телескопом становится невозможно из-за повисающей над ними завесы, перекрывающей не только солнечный свет, но и возможность наблюдения за соседними территориями.
Проехав полдороги, Ким попал в выбоину, образовавшуюся прямо на асфальте, свосьмерил колесо, и, чтобы не доломать его окончательно, ребятам пришлось дальше топать пешком. Они не разговаривали, пока Ким вдруг не произнес:
– Знаешь, самое главное в жизни – делать свое дело.
– Это еще понять нужно.
– Я вот уже понял, а все равно – никакого облегчения.
– Понял? – удивился Ростик. О себе он такого сказать не мог.
Они прошли сотню метров, прежде чем Ким признался:
– Я всегда хотел стать авиатором.
– Ты никогда не говорил… И что тебе мешает? У нас все-таки есть… был аэроклуб.
– Я раз пять ходил к врачу, и меня всегда заворачивали. Зрение. Но тут, может быть, где народу не ахти сколько, не станут слишком придираться. А значит… Значит, у меня есть надежда. Завтра же попробую найти этого Поликарпа и спрошу, не нужен ли им человек, который сделает все, что нужно.
Но ничего из этого грандиозного плана не вышло. Когда они свернули на Октябрьскую, Ростик обострившимся за время службы в окопах темновым зрением определил, что впереди кто-то есть. На миг ему стало жаль, что он не захватил с собой автомат. Но он все-таки одернул себя и лишь положил руку на плечо друга, призывая его быть готовым…
К чему? Этого он и сам не знал. И все-таки в голове прокрутились неприятные мысли. Самой скверной была именно размолвка с Дондиком. Сейчас, может быть, наступала расплата?
– Так вот почему нас в увольнительную отпустили, – ахнул Ким. У него, похоже, появились те же подозрения.
Но все вышло по-другому.
– Вот же они, – раздался голос Пестеля из темноты.
И навстречу Киму с Ростиком шагнул высокий, сутулый паренек в очках, но в форме и с оружием. Он переспросил их по фамилиям.
