– Я постараюсь изложить свои мысли как можно короче и популярней… В мире, где мы с вами родились, в свернутом состоянии пребывают все измерения, кроме трех. Здесь же картина иная. Трудно сказать, какая мерность у Синьки… ох, простите, вам, наверное, незнаком такой термин…
– Знаком, как же, – сказал Цыпф. – Успел кое-кто просветить…
– Спасибо им хоть за это… Ну так вот, истинная мерность Синьки остается для меня загадкой, но во всяком случае она превышает число три. Хотя это еще не все. Мерность в этом мире – понятие относительное. При мне она менялась уже несколько раз.
– Вы хотите сказать, что раньше этот мир был другим? – Цыпф буквально глядел Эриксу в рот.
– По крайней мере, я застал его не таким, какой он сейчас.
– Разница большая?
– Нет, не очень. Вот если отнять или добавить одно измерение к трехмерному миру, эффект, несомненно, будет потрясающим. Но если то же самое, к примеру, произойдет с миром десятимерным, прогресс или регресс составит минимальное значение. Для карлика лишний сантиметр роста – это величина, а для гиганта мелочь.
– К переменам мы давно привыкли. – Зяблик от нечего делать принялся тасовать недавно изготовленную карточную колоду. – Этим нас не запугаешь… Главное, чтобы пайку не урезали.
– Ну это главным образом зависит от вас. – Эрикс покосился на дорожные мешки, набитые продуктами до такой степени, что даже их горловины невозможно было завязать.
– Вы говорили о непостоянстве мерности этого мира, – напомнил Цыпф. – В чем же здесь причина?
– Я предвидел такой вопрос, – Эрикс кивнул. – Сначала мне казалось, что колебания мерности являются следствием структурной неустойчивости, свойственной всем переусложненным мирам. Но постепенно я пришел к другой точке зрения, какой бы фантастической она ни казалась… Некто, куда более могущественный, чем придуманные нашими предками боги, по собственной прихоти сворачивает и разворачивает пространства. Он обращается с ними примерно так же, как вы с этими картами.
– По-вашему, эти неведомые сверхсущества не созидатели, а игроки? – живо поинтересовался Цыпф.
– Разве об этом можно судить всерьез? Но с другой стороны – а почему бы и нет! Созидание – процесс вынужденный. Его назначение – обеспечивать какие-либо личные или общественные блага. А что останется могучему и изощренному уму, когда необходимость в созидании благ отпадет? Только игра. Я не согласен с тезисом, что игра является суррогатом жизни. Что, если сама наша жизнь всего лишь суррогат некой вселенской игры?
– Блошиного цирка, – брякнула Верка.
– Что? – не понял Эрикс.
– Не обращайте внимания! – Цыпф замахал на Верку руками. – Это так, к слову… Забава такая была раньше… С использованием некоторых видов насекомых-паразитов. Вот один гражданин и сравнил нашу каждодневную суету с блошиным цирком.
– Понятно… Здесь это весьма популярная тема, успевшая обрасти массой легенд. Считается, что истинные хозяева этого мира ведут между собой или сами с собой, что несущественно, грандиозную азартную игру, в которой люди используются как пешки. В пользу такой теории говорит немало фактов.
– Но если это все же игра, то в ней должны быть определенные правила, – продолжал свои расспросы Цыпф. – Есть ли какая-нибудь закономерность в маршрутах, которые мы ежедневно преодолеваем? Прослеживается ли что-то вроде системы в манипуляциях хозяев со временем и пространством?
– Разве пешка обязана знать правила игры, в которой участвует? Достаточно того, что их знают игроки. Тем более что жесткие правила скорее свойственны примитивным играм, какие пользовались популярностью в ваше время. В игре достаточно сложной, примером которой может служить человеческая жизнь, правила должны быть гибкими, изменчивыми. Фактор неопределенности не только разжигает азарт, но и формирует философский взгляд на вещи.
– Допустим, – Леву обуял уже не крылатый гений познания, а козлорогий демон спора. – Но эта гибкость и изменчивость должны иметь некие границы, хотя бы моральные. Ведь как-никак роль пешек выполняют живые и, более того, разумные существа. Почему же одним пешкам позволено издеваться над другими?
– Кстати, братец мой, а вам не досталось на орехи от этой рвани? – поинтересовался Смыков.
– К счастью, нет. Ведь я как-никак нахожусь под охраной своего компаньона. Мало кто рискует приблизиться к нему… Зато остальные будетляндцы не могут ничего противопоставить кучке обнаглевших мерзавцев. Ежедневно кто-то из них подвергается грабежу и насилию.
– И сегодня тоже? – Лица Зяблика не было видно в темноте, но, судя по голосу, он нахмурился, как Илья Муромец, узнавший о безобразиях, творимых Идолищем поганым.
– Относительно сегодняшнего дня я ничего не могу сказать, но позавчера они долго издевались над человеком, не пожелавшим расстаться с едой и последней одеждой. Представляете, что это такое – на протяжении долгих часов убивать того, кто не в состоянии умереть.
– Слова мои, значит, были сказаны впустую, – произнес Зяблик с сожалением.
– Смыков, запиши это в своем талмуде. Чтоб потом меня не ставили на одну доску с каким-нибудь атаманом Кудеяром или Джеком-потрошителем.
– А вы, братец мой, никак на лавры Дубровского претендуете? Или Робин Гуда? – сказано это было отнюдь не с ехидцей, а скорее с подозрением. – Опять какую-то авантюру затеваете?
– Никакую не авантюру, – поспешно возразил Зяблик. – А вот маленькая правилочка не помешала бы.
– Вы ведь знаете, что я противник любых форм насилия. – Чувствовалось, что в душе Эрикса идет какая-то борьба. – Но если вы сумеете обуздать этих варваров, то заслужите искреннюю благодарность всех будетляндцев, в том числе и меня.
– Как же их обуздать? – Зяблик принялся рассуждать вслух, чего раньше за ним не замечалось. – Убивать бесполезно – оживут. Хари начистить – кулаки отобьешь. Душевная беседа тоже вряд ли поможет… Ладно, что-нибудь придумаем. Лично я вопросов больше не имею.
– Вот и хорошо, – Эрикc вздохнул с облегчением. – Мое время на исходе. Пора собираться назад.
– Остались бы у нас, – любезно предложила Верка. – Скучно ведь одному, наверное. Барсик ласкового слова не скажет.
–Да-да, присоединяйтесь, – поддержал ее Цыпф.
– Вряд ли это целесообразно, – вздохнул Эрикc. – И вот по какой причине. Любая устойчивая группа воспринимается хозяевами как единое целое. Для них, видимо, нет принципиальной разницы между вашей пятеркой, нашей со зверем парочкой или каким-нибудь обособленно живущим мизантропом. Каждой единице положено только по одной кормушке. Что вам пятерым, что нам двоим. Объединившись, мы лишимся половины своего пайка. Как кому, а зверю это может не понравиться. Он у меня и так недоедает.
