Врач стал прохаживаться по палате взад-вперед. Глядя на него, Герман запаниковал.
ОНИ СОБИРАЮТСЯ СДЕЛАТЬ ЕМУ ПЕРЕЛИВАНИЕ!
Его охватил животный страх.
«Они уже начинают, Герман, – но не станут СЛИШКОМ ТОРОПИТЬСЯ».
Добрые Доктора.
Он снова перевел глаза на прохаживающегося по палате врача.
Почему он остался? Почему не ушел вслед за медсестрой?
«Чтобы проконтролировать тебя, чтобы ты ничего не натворил, – чего-нибудь, не входящего в Их планы».
Док время от времени теребил что-то в правом кармане халата; на его круглом лице блуждала странная улыбка, похожая на сдержанное предвкушение чего-то, что должно было вскоре произойти.
– Может быть… – нерешительно подал голос Герман, – обойдемся без этого?
– Что?.. – врач остановился и посмотрел на него с таким видом, словно его оторвали от приятных мыслей в самый неподходящий момент.
– Наверное, переливание не единственный способ… – Герман лихорадочно соображал, подыскивая подходящие аргументы.
– Вот что, молодой человек, – врач решительно шагнул к его кровати. – Давайте каждый будет заниматься своим делом!
Он был небольшого роста, но сейчас возвышался над Германом, как неумолимый великан; Герман почувствовал себя нашкодившим мальчишкой, которого отчитывают за глупое упрямство.
Неожиданно обнаружилось, что врач больше не напоминает Айболита из детской книжки. С ним произошла какая-то перемена – где-то на внутреннем уровне, – но явно изменившая его даже внешне. Теперь он был похож на доброго доктора с обложки в той же степени, в какой восковые фигуры людей из музея мадам Тюссо – на своих живых прототипов.
Собрав всю силу воли, Герман произнес, чеканя каждое слово:
– Я не хочу.
Врач медленно приблизил к нему побагровевшее лицо; глаза его округлились. Герман увидел, что у него больше нет ресниц, лишь тонкий ободок, окаймляющий веки.
– Мне показалось, или вы действительно что-то сказали? – громко прошептал тот.
«Герман, он начинает злиться! Да посмотри же на него внимательно – он ненормальный!»
– Я…
«Он опасен!»
– Я не хочу… НЕ ХОЧУ!
Врач, не сводя взгляда с Германа, выпрямился; лицо стало неправдоподобно пурпурным, и вдруг резко побледнело.
– МОЛЧАТЬ! – взревел док. – Здесь я решаю! Если каждый начнет диктовать мне, что делать и что не делать, хотеть или не хотеть!.. – его глаза постепенно становились выпуклыми, словно стекляшки. – Ты мой пациент! Мой больной! Я решаю! Понял?! Ты мой! МОЙ!
ТЫ НАШ… НАШ… ЗДЕСЬ ТОЛЬКО МЫ РЕШАЕМ!!! ТОЛЬКО МЫ!!!
Герман сделал попытку снова поднять голову…
…И получил неожиданно сильный удар между глаз!
Потом холодная и твердая, как деревяшка, рука врача (которая сейчас вряд ли уже была пухлой и розовой) с силой вдавила его голову в подушку. Над Германом повисло перекошенное от бешенства лицо.
– Хочешь лошадиную дозу наркоза?!
Он лишился дара речи, низ живота пронизала ужасная боль.
В этот момент в палату вкатили аппарат для переливания крови двое огромных, как нефилимы, санитаров.
«Это Помощники, это Их Помощники…»
– Нет! Постойте!.. – запротестовал он с новыми силами и, забыв на какое-то мгновение о боли в животе, попытался оттолкнуть от себя врача, который продолжал вдавливать его голову в подушку своей жесткой холодной клешней.
Он легко отбросил Германа на место и ударил снова. Герману показалось, что у него едва не вылетели мозги.
ВАМ НЕЛЬЗЯ ДЕЛАТЬ РЕЗКИХ ДВИЖЕНИЙ…
– Снимите с него капельницу! – сказал врач Помощникам.
Чья-то грубая рука выдернула иглу из вены; Герман вскрикнул.
– Не делайте этого… Я не хочу… – подниматься он уже не решался, но попробовал увернуться в бок.
Его заставили вернуться обратно.
– ПРЕКРАТИТЕ!..
Помощники крепко удерживали руки и ноги. Он начал извиваться, но силы быстро оставили его – страх парализовал, а боль в животе выросла до размеров вселенной.
– Нее-е… – его голос неожиданно сорвался.
Добрый Доктор продолжал вдавливать его голову в подушку. Герман увидел, как вторая рука врача метнулась в правый карман халата и через секунду зависла над ним, сжимая огромный сверкающий скальпель.
Скальпель резко опустился вниз у самой головы Германа, вспоров подушку с глухим чмокающим звуком. Лезвие зацепило ухо, и в нем сразу стало тепло и сыро.
– Тебе уже стало спокойнее? В следующий раз я отрежу его совсем и не стану пришивать… – просипел Добрый Доктор.
Врач приблизил лицо к Герману и глянул в упор. Его глаза стали быстро меняться, – они стали как линзы фотообъектива – выпуклые и безжизненные, мертвые стекляшки. В их глубине пульсировали, сужаясь и расширяясь, черные, как провалы в Бездну, зрачки-диафрагмы.
(ЩЕЛК!)
– Начинайте! – приказал Помощникам Добрый Доктор; его голос зазвенел долгим эхом, многократно отразившись от стен палаты.
Сбоку к Герману стало приближаться что-то длинное и блестящее с узким острым концом, с которого свисала вязкая коричневая капля.
– Стойте! ЧЬЯ ЭТО КРОВЬ?!
Рядом (со стены) раздался громкий собачий лай…
– ЧЬЯ ЭТО КРОВЬ?!
Гигантская игла с мучительной болью разорвала вену…
Герман проснулся от собственного крика.
* * *
Сквозь шторы пробивался утренний свет. Герман сел на кровати и посмотрел на часы: восемь. Отер ладонью мокрый от пота лоб и отправился в ванную, чтобы сделать как минимум две вещи: во-первых, проверить, насколько он изменился за ночь (в ванной висело большое, почти во весь рост зеркало); во-вторых, умыться, чтобы холодная вода окончательно прогнала видения из кошмара.
Впрочем, еще на пути в ванную Герман с содроганием отметил, что часть волос осталась на подушке, тело одряхлело сильнее, а мышцы заметно ослабли и уменьшились в объеме – вирус не спал этой ночью, продолжая наносить разрушения, как червь точит дерево. Как тысячи огромных прожорливых червей.
С самым мрачным предчувствием Герман подошел к большому зеркалу.
Первое, что бросилось в глаза, он стал на пять-семь сантиметров ниже; еще вчера макушка головы (с того расстояния, откуда он обычно смотрелся в это зеркало) немного не умещалась в верхнюю границу, сейчас же – оставалось еще достаточно свободного пространства, чтобы поместиться небольшим рожкам. На лице проявилось больше морщин, волосы поредели (как того и следовало ожидать, если вспомнить подушку) – местами просвечивались островки залысин.
В общем, парня, которого увидел Герман в зеркале, рановато было еще отнести к ровесникам Тутанхамона, но и на моложавого пятидесятипятилетнего дядю он явно уже не тянул. Скорее, это был мужчина под семьдесят.
