— Но чего не хватало по части количества, они компенсировали по части качества, — рассказывал Кикаха. — У них имелась наука и технология, рядом с которыми наши, земные, выглядят мудростью австралийских аборигенов. Они могли сконструировать эти личные вселенные, и конструировали. Сперва каждая вселенная играла роль своего рода площадки для игр, микрокосмического загородного клуба для мелких групп. Затем, поскольку эти люди являлись человеческими существами, как бы ни походили своей мощью на богов, они поссорились. Чувство собственности было и есть в них таким же сильным, как и в нас. Они стали сражаться. Я полагаю, происходили также смерти от несчастных случаев и самоубийства. К тому же изоляция и одиночество Властелинов делали их одержимыми манией величия, естественно, если учесть, что каждый играл роль маленького бога и стал верить в нее. Если сжать длившуюся целые эпохи повесть в несколько слов, Властелин, построивший эту конкретную вселенную, в конце концов оказался в одиночестве. Его звали Джадавин, и у него не было даже жены из своих. Да он и не хотел. Зачем ему делить этот мир с равной себе, когда он мог быть Зевсом с миллионом Европ, с прекраснейшими из Лед? Он населил этот мир существами, похищенными из других вселенных, главным образом земными, или созданными в лабораториях во дворце на вершине горы самого верхнего яруса. Он создал таких, каких только желал, божественных красавиц и экзотических чудовищ. Единственная беда заключалась в том, что Властелины не довольствовались властью только над одной вселенной. Они начали желать миры других, и поэтому борьба продолжалась. Они воздвигали практически неприступную оборону и изобрели почти неотразимое нападение. Битва стала смертельной игрой. Эта роковая игра оказалась неизбежной, если учесть, что тоска и скука были такими врагами, каких Властелины не могли отогнать. Когда ты почти всемогущ, а твои создания слишком низки и слабы, чтобы вечно интересовать тебя, какие еще острые ощущения можно отыскать, кроме как рискнуть своим бессмертием против другого бессмертного?
— Но как в это угодил ты? — спросил Вольф.
— Я? На Земле меня звали Пол Янус Финнеган. Мое среднее имя — фамилия моей матери. Как тебе известно, это также имя латинского бога ворот и старого и нового года, бога с двумя ликами, одним, глядящим вперед, и другим, глядящим назад.
Кикаха усмехнулся и заметил:
— Янус очень подходящее имя, тебе не кажется? Я — человек двух миров, прошедший через врата между ними. Не то чтобы я когда-либо возвращался на Землю или хотел этого. Здесь я пережил приключения и приобрел положение, какого никогда не смог бы добиться на том мрачном старом шарике. Кикаха — не единственное мое имя. Я вождь на этом ярусе и своего рода большая шишка на других ярусах, как ты со временем увидишь.
Вольф начал задумываться. Кикаха был так уклончив, что Роберт заподозрил, что у того имелась еще одна личина, о которой он не собирается распространяться.
— Я знаю, что ты думаешь, но ты в это не веришь, — сказал Кикаха. — Я обманщик, но с тобой я откровенен. Кстати, знаешь ли ты, как я приобрел имя среди медвежьего народа? На их языке, Кикаха — мифологический персонаж, полубожественный обманщик и хитрец, что-то вроде старика Койота индейцев прерий или Нанабоэхо у оджибваев или Вакжункага у винебаго[10] Когда-нибудь я расскажу тебе, как заслужил это имя и как стал советником у хровака. Но сейчас я должен рассказать тебе о более важных вещах.
В 1941 году в возрасте двадцати трех лет Пол Финнеган записался добровольцем в кавалерию США, потому что любил лошадей. Короткое время спустя он стал водителем танка. Пол служил в Восьмой Армии и с ней, в конечном итоге, переправился через Рейн. Однажды, после того как они взяли небольшой городок, Финнеган обнаружил в развалинах местного музея необыкновенный предмет. Это был полумесяц из серебристого металла, настолько твердого, что удары молотка не гнули его, а ацетиленовая горелка не расплавляла.
— Я расспросил о нем нескольких горожан. Они знали только, что он был в музее долгое время. Один профессор химии, после того как подверг его некоторым испытаниям, попытался заинтересовать им Мюнхенский Университет, но потерпел неудачу. Я забрал полумесяц себе вместе с другими сувенирами. Потом я вернулся в Индианский Университет. Отец оставил мне достаточно денег, чтобы прожить несколько лет без забот; у меня была небольшая милая квартирка, спортивная машина и так далее. Один мой друг работал газетным репортером. Я рассказал ему о полумесяце, его странных свойствах и неизвестном составе. Он написал о нем статью, которую напечатали в Блумингтоне, и статью эту подхватил и перепечатал газетный синдикат. Она не вызвала большого интереса среди ученых. Фактически, они не хотели иметь к этому никакого отношения. Три дня спустя в моей квартире появился человек, назвавший себя мистером Ваннаксом. Из-за его фамилии и иностранного акцента я подумал, что он голландец. Он хотел посмотреть на полумесяц. Я оказал ему такую любезность. Он очень разволновался, хотя старался выглядеть спокойным. Он сказал, что хотел бы купить рог у меня. Я спросил, сколько он заплатит, он ответил, что даст десять тысяч долларов, но не больше.
— «Разумеется, вы можете поднять и выше, — возразил я, — иронично продолжил Кикаха свой рассказ, — потому что, если вы не поднимете, то ничего не получите». — «Двадцать тысяч», — предложил Ваннакс. «Давайте поднакачаем еще немного», — предложил в ответ я. «Тридцать тысяч?»
Финнеган решил рискнуть. Он спросил Ваннакса, заплатит ли тот сто тысяч долларов.
Ваннакс еще больше побагровел и раздулся, словно «лягушка-скакушка», как выразился Финнеган-Кикаха, но ответил, что добудет нужную сумму через двадцать четыре часа.
— Тут я понял, что у меня действительно кое-что имеется, — рассказывал Вольфу Кикаха. — Вопрос был в том, почему этот тип, Ваннакс, так отчаянно хотел заиметь это. Никто в здравом уме, ни один нормальный человек не клюнул бы так быстро на приманку. Значит, следовало быть с ним поуклончивее.
— Как выглядел этот Ваннакс? — спросил Вольф.
— Здоровый парень, хорошо сохранившийся шестидесятилетний мужчина с орлиным носом и орлиными глазами. Он казался сильной личностью, но пытался обуздать себя, выглядеть по-настоящему любезным. Это давалось ему дьявольски тяжело. Одет он был в дорогой консервативный костюм. Он производил впечатление человека, не привыкшего, чтобы ему в чем-то перечили.
— Поднимите до трехсот тысяч долларов, и он — ваш, — сказал я. Мне и не снилось, что он скажет «да». Я думал, он взбесится и уберется, потому что я не собирался продавать ему полумесяц, даже если бы он предложил миллион.
