— Что? — шепотом спросил я.
— Огонь. — Ответил священник.
Вроде бы, что еще такого можно увидеть в огне, верно? Но я испуганно смотрел на него, не мог отвести взгляда от его глаз, светящихся из полумрака.
— Погляди на меня, Люк, — сказал он властно, — погляди внимательно.
Лампа уже совсем прогорела, светились только его глаза. Они точно разбухли, повисли в воздухе перед лицом, стали как огромные светящиеся шары.
— Тебя видели ночью в горах, Люк, — сказал он. — Что ты там делал?
Завороженный, я не мог не ответить.
— Искал… ее.
— Зачем?
— Не знаю… хотел увидеть… не знаю.
— Ты ее видел? — вопрос прозвучал резко, как удар хлыста.
Я напрягся, пытаясь овладеть собой, но губы мои против воли ответили:
— Да.
— Где она?
— Не знаю… она сразу ушла…
О Господи, сейчас он спросит…
— Куда она ушла, Люк?
— Не знаю… — меня бил озноб, я трясся, и, уже не пытаясь сдержаться, стучал зубами, — не знаю… Я сказал ей «Уходи скорее», и она ушла.
— Ты ее испугался?
— Да… нет… не знаю…
Он вытягивал из меня все жилы и я чувствовал, что вот — вот произойдет непоправимое.
— Куда делся оборотень, Люк? Тот, на поляне? Куда он пропал?
Я съежился, пытаясь закрыться руками, спрятаться от него, от этих глаз, но руки не слушались меня — они точно одеревенели. Я вытаращился на плывущее в сумраке лицо отца Лазаря, чувствуя, как напрягаются жилы на шее, не в состоянии пошевелиться.
— Я… выпустил его… Ночью…
— Зачем ты это сделал, Люк?
Внезапно он вздрогнул — лицо его в полумраке приобрело привычные очертания, и я сразу обмяк, точно оборвались невидимые узы, которыми он приковал меня к себе.
— Святой отец, — раздался голос за дверью, — святой отец!
В голосе слышался ужас.
Отец Лазарь резко обернулся и, подбежав к двери, распахнул ее и притворил за собой — я лишь успел увидеть свет, хлынувший сквозь щель в дверном проеме. Там было еще что — то — что — то чужое, непривычное, чего я не мог определить…
Я выбежал следом.
Ночи не было.
Сверкающее зеленое зарево корчилось, обхватив горизонт, подобно огромной змее, верхушки гор и полоса леса чернели на его фоне и оттуда, со стороны леса что — то неслось нам навстречу, стремительно увеличиваясь в размерах.
Я видел, как они приближаются, точно тучи черных птиц, точно хлопья пепла, они накатывали волна за волной, и пылающее небо тряслось от хлопанья их крыльев. Я слышал их пронзительный писк, пронизывающий пространство — высоко, на верхнем пределе слуха.
Они кружились над притихшей лощиной и крылья их подняли такой ветер, что волосы у меня на голове зашевелились.
Кто — то упал на колени, закрыв лицо руками, кто — то кричал, размахивая пылающим факелом, пытаясь отмахнуться от парящих над головой созданий и колеблющееся пламя озарило лицо одного из них, пролетавшего совсем низко — странную слепую маску с плотно сомкнутыми веками.
Какое — то время я стоял неподвижно, приоткрыв рот, наблюдая за этим чудовищным снегопадом, но потом опомнился.
Метнулся в сторону — никто не обратил на меня внимания. На мгновение я обернулся, чтобы поглядеть на отца Лазаря.
Он стоял неподвижно, голова высоко поднята. Крылья странных созданий свистели вокруг, чуть не задевая его по лицу, но он даже не сделал попытки уклониться или заслониться рукой.
Потом, почувствовав мой взгляд, он резко повернулся в мою сторону, но я не стал дожидаться, пока он пошлет за мной кого — то, кто еще не свихнулся окончательно, или, что еще хуже, свихнулся совсем. Или пока он не дернет за ту невидимую нить, которой я был к нему привязан — я побежал, задыхаясь, вверх, в горы и не оглядывался, пока не оказался достаточно высоко. Тут только я решился обернуться, чтобы поглядеть на долину — она кипела, точно гигантский котел; или точно на нее опустилась туча, бурлящая снегом и грозовыми разрядами. Кольцо зеленого света, стиснувшее горизонт, наконец, погасло и я уже не столько видел, сколько ощущал, что там, внизу, люди растерянно тычутся в наступившей темноте, уже не пытаясь бежать или предпринять что — либо.
Где — то у меня над головой просвистел шум гигантских крыльев — точно отлив в море, уносящий волну за волной…
Потом все стихло.
Какое — то время я сидел, охватив колени руками, и пытался представить себе, что сейчас происходит на соседних стоянках в близлежащих долинах, или на выгонах, где до сих пор расположились пастухи с подпасками… Наверное, решили, что близится конец света, подумал я, да впрочем, похоже, что так оно и есть. Почему — то эта мысль принесла мне облегчение — если весь мир гибнет, нет нужды беспокоиться о том, что будет лично с тобой. Верно, я не хотел гибнуть в огне у священного столба, потому что уже знал эту смерть и боялся ее, но в остальном — какая теперь разница? И я нырнул в заросли и неторопливо полез по склону, уже не давая себе труда прислушаться к ночным шорохам…
* * *
Поначалу я, было, подумал, что они сразу пустятся в погоню, но потом понял, что ошибся. Никто сейчас не решился бы выйти под открытое небо даже под страхом проклятия. Да и сам я не отважился углубляться в холмы — кустарник покрывал склоны, пока не обрывался на той высоте, где уже не растет ничего. В общем — то, я мог бы, пользуясь им, как укрытием, подняться повыше и преодолеть перевал, но во — первых, ни я, да и никто другой не знали, что там, за перевалом, а во вторых, меня, как я уже сказал, никто не преследовал.
Самым разумным было бы дождаться утра и спуститься вниз — на побережье.
Следуя вдоль берега всегда можно было наткнуться на заброшенные деревни — те, что люди оставили, побоявшись дурного знака, или те, что вымерли сами по себе из — за порчи или тех стремительных хворей, которые перекидываются с человека на человека точно лесной пожар на сухую поросль. По прошествии нескольких лет такие поселения становились безопасны — там можно было бы ночевать под крышей и пользоваться утварью, разве что на огне ее прокалить хорошенько. А если конца света осталось ждать недолго, что толку беспокоиться о будущей зиме? Понятное дело — одному зиму не прожить. Ее можно протянуть только всем вместе, но сейчас загадывать так надолго просто не имело смысла.
Разумеется, спускаться следовало так, чтобы выйти как можно дальше от наших собственных зимних домов, и я забрал к востоку, так и не покинув зарослей — брел себе помаленьку, продираясь сквозь спутанные ветки, которые то гладили, то царапали мне лицо. Меня до сих пор трясло, и я так и не знал, что тому виною — странные ночные твари или же неведомая сила, подарившая отцу Лазарю такую власть надо мной. Теперь, на расстоянии, он, казалось, вырос чуть не до небес, став таким же величественным и грозным, как, скажем, смерч, пожар или снежная буря — и примерно в той же степени способным на жалость и сострадание. Он делает только то, что должен, подумал я, и свернуть его с пути так же невозможно, как свернуть с пути смерч — остается только уступить ему дорогу.
