Чтобы проверить свое предположение, Роза сует руку Виктору в пах, умело поглаживает и разминает эту вялость в штанах. Реакция если и есть, то явно запоздалая. Животное еще живо, но оно обречено и потому пассивно.
Роза может подняться с ним в офис, чтобы попытаться расшевелить друг друга, но в этом акте ей видится что-то нарочитое, почти медицинское, как искусственное дыхание, а главное, не унимающее тошноты на грани физиологии и чувства — той отвратительной неодолимой тошноты, которая теперь сопровождает ее повсюду. Это тошнота смерти.
Роза выпила очень много, но не окосела ни на один градус. В голове у нее продолжает щелкать примитивная машинка желаний: она перебирает варианты, будто листает отрывной календарь на следующий год. Машинка щелкает, но желаний-то нет. Мелькают мысленные картинки — все доступно, весь мир на неделю в кармане, денег хватит, здоровья тоже. Кокаин, Тибет, Сейшелы, автогонки, секты, секс, яд, церковь, шоппинг на всю катушку, Бонни и Клайд, часть вторая — стоп, это мы уже проходили…
Что там еще осталось? А, ну да, развлечение, которое теперь доступно каждому, — многие обсерватории предоставляли всем желающим возможность полюбоваться приближающимся ангелом смерти. И благодаря Интернету это можно было сделать не выходя из дому. Роза видела дерьмовое маленькое пятнышко в небесах, вернее, на экране компьютера — еще более невзрачное, чем пятно на рентгенограмме, означающее раковую опухоль…
Роза напрасно ждет от Виктора, что тот подкинет какую-нибудь идею. Он не из тех, кто может заставить забыть обо всем. Незачем подталкивать спотыкающуюся беседу, не говоря об оставшейся жизни. Такое впечатление, что вино выдохлось, не успев обрести вкуса. Момент, когда надо было его пить, упущен навеки. Только уксус в бутылках, запечатанных сургучом одиночества, только уксус.
— Нелепо все это, — произносит он, словно угадывая обрывки ее мыслей. — И некого винить. Тот редкий случай, когда человеческая глупость ни при чем.
Другими словами, не на ком выместить злобу, подумала Роза, но не стала говорить этого вслух. Лень было цепляться к мелочам. Неужели наступили те благословенные времена, когда никому ни до кого не будет дела? Живи сам и не мешай жить другим.
Но и для этого слишком поздно.
ТУРИСТЫ
Они лежали, отдыхая после долгих исступленных занятий любовью. Близилась полночь. Их окружали невысокие старые горы. Небо было усыпано звездами. Холод постепенно охватывал головы и сердца.
Эти двое и раньше сбегали от городской серости и смога, забирались в отдаленные утолки на его мотоцикле, ставили палатку и жили как первобытные люди. Дыхание первозданной природы возвращало им силы. Они любили друг друга вот так же, под звездами, на виду у всей Галактики. Единственное, чего она никогда не забывала, это предохраняться. Считала, что еще не время заводить ребенка. Что ж, она оказалась права. Ребенок действительно был ни к чему.
Она и сейчас предохранялась. Он не спрашивал, какой в этом смысл. На сей раз они забрались очень далеко и не собирались возвращаться. Вернее, не смогли бы вернуться. На обратную дорогу просто не хватит бензина. Она подгоняла его, стремясь очутиться как можно дальше от цивилизации, будто речь шла об атомной войне. Это был невинный самообман. Ничем не хуже запоя.
Она лежала неподвижно, глядя на мигающую точку в небе. Звездный блеск отражался во влажных глазах. Он понял, что у нее на уме, раньше, чем она открыла рот.
— А вдруг уцелеют те, которые на станции? — медленно проговорила она. — Представляешь, каково им? Совсем одни в пустоте. А потом они начнут падать на Солнце. Долго они протянут? Полгода? Год?
— Все будем гореть в одном аду. Никто не выживет, — сказал он, а сам подумал: «Может, оно и к лучшему. Было бы чертовски несправедливо, если бы избранные говнюки из правительства отсиделись в каком-нибудь бункере или на орбите, а затем вернулись на все готовенькое и принялись делить новую, очищенную от скверны Землю».
— Ты злой, — сказала она, надув губки.
— Да, я злой, — согласился он. — Но не злее тех, кто отравил нам молодость и всю жизнь.
Она не вполне понимала, кто эти злодеи и о какой отраве идет речь, но верила в его превосходство. В конце концов, и это уже не имело особого значения.
— Страшно подумать, что от нас ничего не останется.
— Гнить в земле ничуть не лучше.
— Совсем-совсем ничего?
Он не стал повторять то, что было пережевано тысячи раз за последние пару месяцев. Яйцеголовые изощрялись, сочиняя все более реалистические сценарии катастрофы. И хотя мнения не всегда совпадали в деталях, ясно было одно: по крайней мере, все произойдет быстро. И закончится еще быстрее. Большой бабах — и разделенные на атомы девушки отправятся блуждать среди холодной космической пыли…
— Хочешь кофе? — спросила она.
— Выпьем вина.
Он встал и пошел в палатку за бутылкой. У них было припасено изрядное количество бутылок шампанского и хереса. Целый передвижной винный погребок. Хватит, чтобы отпраздновать вдвоем что угодно — хоть конец мира, хоть чудесное спасение. Но в такие чудеса никто не верит. Может воскреснуть один, могут спастись двое, трое или сотня, но даже самое вожделенное «чудо» не отменит тотального уничтожения, как не была отменена гибель десятков миллионов в войнах, от голода и болезней. А ведь они тоже надеялись на что-то, и вера многих была искренней и крепкой.
Они пили из одноразовых стаканов. Ему вдруг пришло в голову, что в жизни все должно быть одноразовым, чтобы не искажать подлинный смысл ложной перспективой. Чтобы не заслонять пустоту суетой повторений. Чтобы каждое мгновение приобрело ценность или бесценность последнего. Может, это и означало бы умение жить? Такой банальный рецепт, по которому, однако, уже не получишь лекарства ни в одной аптеке.
АПТЕКАРЬ
Он проснулся, как всегда, в шесть утра. Для этого ему не нужен был будильник. Он надел спортивный костюм, кроссовки, ветровку с капюшоном и, несмотря на дождь, отправился на утреннюю пробежку в ближайший парк. Он никогда не менял своего маршрута, как, впрочем, и всех других своих привычек.
Город казался вымирающим — и не только потому, что стоял ранний час. Общественный транспорт прекратил работу неделю назад. Машин на улицах было много, но лишь немногие из них двигались. Нередко попадались и брошенные владельцами посреди проезжей части; они были исправны, ключи торчали в замках зажигания. Город словно погружался на морское дно — звуки стали глуше, цвета поблекли, даль была неразличима и размыта струями дождя.
