— Уходи. Ты не угадал, — сказала она и закрыла дверь.
До боя курантов оставалось два часа.
Приход астрофизика был слышен. Она открыла дверь, не дожидаясь звонка, и уперлась взглядом в перевязанную розовыми ленточками, частично упакованную треногу, из-за которой высовывалось счастливое лицо кавалера.
— Это тебе. Телескоп. Сейчас я установлю его на балконе, и ты увидишь звезду. Я открыл ее сам и назвал твоим именем. Красная, седьмой величины…
— Снег идет третий день. До свидания.
Она открыла форточку — квартира пропахла дымом, а поэт терпеть не мог табака, сварила кофе и села ждать дальше.
Он пришел без пяти двенадцать. С пустыми руками.
— Я люблю тебя. И это все, что у меня есть. Чудо уже то, что я осмелился сделать тебе предложение.
Она ждала, не понимая.
— Ты — красивая. Нежная. Живая. Ты умеешь говорить без слов и смотреть в окно. Я люблю тебя.
Слов действительно не было. Она хлопнула дверью так, что сработала сигнализация на чьей-то машине. Все стало ясно.
Она выпила с президентом России шампанского — как лекарство, поплакала немного от обиды и одиночества и уснула, завернувшись в верблюжий плед. В комнате пахло дымом, бурчал невразумительно телевизор, ворочалась кошка в плюшевом кресле под лампой…
За окном шел снег. И цвели каштаны.
Владимир Бережинский
Отцы и дети… и внуки
…И его возводить молодым!..
В. В. Маяковский
Лязг экскаватора с утра назойливо лез в уши, но уже к обеду стал чем-то привычным, почти необходимым. В перерывах студенты подходили к окнам, смотрели на разрастающуюся яму, на снующие туда-сюда грузовики с землей и мрачновато шутили:
— Никак под нас подкапываются.
— Углубленно работают…
— А может, они клад ищут?
— Ага, Флинта или Сильвера.
Ближе к вечеру во двор въехала машина, из которой выбралось явное начальство. Столпившись у бровки ямы, оно принялось что-то бурно обсуждать, размахивая руками. Под шумок экскаваторщик незаметно исчез. Работа застопорилась.
После закрытия библиотеки Стас, ожидая Светку, засмотрелся на двух отроков, забавлявшихся швырянием камушков в свежевырытую яму.
— Ух ты! — восхитился он. — Закапывают! Смотри, Светик, юная смена. Прямо-таки, отцы и дети. Не по И. А. Тургеневу, правда. А не слабо им будет…
— Слабо! — не дослушала та. — Пойдем лучше.
* * *
Проходя назавтра мимо того же окна, Стас вдруг заметил, что во дворе тихо. Он взглянул и даже остановился…
— Эй, ты идешь или нет? — окликнула его Светка и тоже подошла к окну. Ого! — там была совершенно гладкая площадка, по которой вчерашние отроки бодро улепетывали от экскаваторщика.
— И впрямь, отцы и дети! — фыркнула Светка.
— И внуки, — буркнул Стас. — Посмотри-ка.
Немного в стороне, у самого края бывшей ямы, сидел карапуз лет трех и сосредоточенно орудовал совком. За ним тянулась ровная широкая и глубокая канава…
— Оленька, — съешь котлетку, — сказала мама.
— Не надо есть, — сказала котлетка.
— Съешь котлетку, доченька, и папа у нас тоже съест котлетку, а себе я положу сосиску.
— Не надо есть, — сказала котлетка. — Не ешь меня, девочка, я тебе пригожусь.
— Я не хочу есть эту котлетку, — сказала Оленька.
— Что это за котлета у тебя? Хочешь, я дам тебе от своей? — сказал папа.
— Нет, нет, не надо! Уберите вилку! — закричала папина котлета.
— Откуда эти котлеты? — спросил папа.
— Из кулинарии, — сказала мама, — обыкновенные котлетки.
— Ну, — сказал папа, — я лучше съем этот вкусный бутерброд со шпротами.
— Эй, — сказал бутерброд.
— Замолчи, — сказал папа, — должен ведь я чего-нибудь съесть?
— Почему обязательно меня? — сказал бутерброд. — Съешь котлетку.
— Не надо есть, — сказала котлетка.
— Бутерброды существуют для того, чтобы их ели, — сказал папа.
— Я существую, следовательно мыслю, — сказал бутерброд, не будешь же ты есть мыслящее существо?
— Все не так, — сказал папа, — мыслю, следовательно существую: вот как правильно.
— Вчера было так, а сегодня с утра все наоборот, — сказал бутерброд.
— Ну, какой еще мыслитель нашелся, — сказал папа. — Чем же ты мыслишь? Шпротами своими?
— Мыслю, и не хуже тебя, — сказал бутерброд.
— Ну, — сказал папа.
— Вот тебе и ну, — сказал бутерброд, — аргументировать-то нечем?
— Есть у нас еще что-нибудь? — спросил папа.
— Сосиски, — сказала мама, — я тебе положу сосиску.
— Ах, боже мой! Какой ужас! — сказала сосиска.
— Спасите, помогите! Режут! Убивают! — закричала другая.
— Ай, мамочка моя, я боюсь! Ой, мамочка, больно! — захныкала третья.
— Закрой их крышкой, — сказал папа.
— А у сосиски тоже есть мамочка? — спросила Оленька.
Мама расплакалась и выбежала из кухни.
— Можно, я пойду поиграю с конфетками? — спросила Оленька.
Папа взял батон.
— Положь на место, — сказал батон басом.
Минуло три часа. Мама тихонько прошла на кухню. Она сделала радио громче и съела бутерброд — тот самый, который много рассуждал утром. За плотно закрытой дверью ванной плакали и кричали тонкими голосами: там папа расправлялся с сосисками. Оленька играла с конфеткой:
— А теперь скажи так: бабушка, отчего у тебя такие большие зубы?
— Бабушка, отчего у тебя такие большие зубы? — пискнула конфетка.
— А это, чтобы съесть тебя, дитя мое! — сказала Оленька и проглотила конфетку.
Журналист решил сократить путь, он очень спешил в редакцию. В папке у него лежала настоящая сенсация. С крыши дома сорвалась огромная сосулька. Газета напечатала сенсацию — посмертно.
Сонный студент переходил улицу и его сбила машина. Он с трудом вылечился от травм. Через два месяца его снова сбил автомобиль. Новый русский постарался — студент умер сразу.
На месте для разборок два враждующих клана братвы забили стрелку. Возле крутых авто, лицом к лицу, стояли две группы людей с оружием в руках. Боссы решали проблемы мирным путем. Один из бойцов случайно нажал на спусковой крючок. После яростной перестрелки не получил ни одной царапины лишь один братан — тот, кто первым нажал на спуск. С этого мгновения он пошел на повышение и сам стал боссом… И беспредела стало больше.
Молодая учительница мечтала о большой любви. Ее идеалом был принц на белом «мерседесе». Как-то на остановке она столкнулась с молодым человеком и встретила свою любовь. Юноша был шахтером, и у него никогда не было «мерседеса»… Но девушка стала счастлива.
