Касательно войны на суше я бы такого не сказал. Пока мы с Голицыным бездействуем, султанские армии в Персии идут вперед, прибирают ближние провинции. В нынешнюю кампанию могут к Каспию выйти. Как тогда оправдаться перед государем?
Кому иному бездействие простят. Мне - нет. Царь вернул опального генерала в службу на одном невысказанном условии. Воевать, как другие не могут. Иначе... Люди - всего лишь инструменты в его руках, при равных достоинствах он выберет менее занозистый.
Угрозу 'снять головы' в устах Петра надо понимать буквально - хотя возможно сие лишь в случае прямой конфузии. Если ни победы, ни поражения - отстранит и выгонит из России. А что я без нее? Нет, по миру, конечно, не пойду. Кое-что оторву из собственности: небольшой заводик, пару-тройку корабликов... Тьфу, убожество! Таких нищебродов в Европе тысячи. С мечтами влиять на мировые судьбы придется распрощаться.
Беспокойство усугубляла пропажа минной команды, отправленной с Балтийского флота - в числе семи душ, во главе с Кондратом Екимовым, за 'Померанию' произведенным в унтер-лейтенанты. Самые черные предположения о кознях врагов бродили в моем уме, пока происшествие не разъяснилось. Проезжая Москву, минеры забуянили в кабаке и крепко подрались с унимавшими их полицейскими чинами. Вице-губернатор Воейков отправил дебошанов в гарнизонную тюрьму. Только по письму самого Апраксина выпустил, ограничившись наказанием на теле.
- Пьянь и срань! Задницы содомские! - Отводил я душу, когда моряки прибыли наконец в Азов. - Драть бы вас, пока шкуры не полопаются, как на немецкой жареной колбасе! Война идет, а вы в тылу водку хлещете: что с такими ворами делать?!
- Виноваты, Ваше Превосходительство! Отслужим.
- Сколько за драку Иван Лукич кнутов присудил?
- Немилосердный он человек, господин генерал: по двадцать пять каждому...
- Пожалел, видно... Я по пятьдесят назначу. С отсрочкой до окончания кампании. А на службу вашу - посмотрим. Может, кому и скостим.
В заброшенной турецкой фортеции на донском рукаве давно уже были собраны морские артиллеристы для обучения минному делу. Но учеба шла плохо. Если честно - никак не шла, потому что мне было некогда заняться, а больше, до приезда екимовской команды, некому. Зато рулевые гребных судов не теряли времени даром, привыкая сохранять строй и маневрировать ночью, в полной темноте. Опытные штурманы на ведущих флотилию стругах держали курс по звездам, компасу и лоту, прочие ориентировались на зажженные ими потайные фонари, кои светят только в одну сторону. Для сохранения тайны, смысл ночных экзерциций намеренно затемнили: дескать, учимся прокрадываться мимо турок. Минная атака линейных кораблей - идея на один раз, понятно любому. Простейших защитных мер достаточно, чтобы ей воспрепятствовать. Предательство или неосторожная болтовня могли погубить всё.
Сохранять хладнокровие с каждым днем становилось все труднее. Хотелось боя - но мелкие стычки с ногайскими наездниками не стоили внимания даже полковников. Главные неприятельские усилия направлялись против Голицына. Однако и там войска не пришли еще в столкновение: сераскир Сулейман-паша расположился в Бендерах, навел мосты, устроил предмостные укрепления - но далее не шел. Молдаванский ренегат Колчак, в крещении бывший Ильей, а после обрезания ставший Хусейном, командовал гарнизоном Хотина и посланными ему в поддержку отрядами капыкулу. Пока русские обозы и артиллерия переползали пороги, турки успели Очаков укрепить, гарнизон - пополнить, а в лимане сосредоточить гребной флот, далеко превосходящий наш. Начинать осаду столь мощной крепости, когда в полутора сотнях верст находится сильнейшая неприятельская армия, противоречит начальным правилам военного искусства. Помочь князю Михаилу Михайловичу я ничем не мог, ибо главная нехватка днепровского корпуса заключалась не в солдатах, а в провианте. Подкрепления только ухудшили бы дело.
Стояла несносная жара. Солнце заливало азовские берега расплавленным металлом своих лучей. Паруса обвисли на реях кораблей, как подштанники на балконах Палермо. Ядовитая гадина сомнения свила прочное гнездо в моей душе: галеры и шебеки, хищно кружащие между берегом и турецкой эскадрой, просто не позволят к ней подобраться по зеркально гладкому морю. Ни днем, ни ночью. Разве новолуния дождаться? Все равно, в такой тиши даже плеск весел слышен за несколько верст. Но вот однажды, в послеполуденный зной, нежданное движение воздуха заставило с надеждой посмотреть в небо. Стена мрака тянулась на западном горизонте, быстро приближаясь и вырастая. Заворчал отдаленный гром, пыль взвихрилась от порыва ветра. Шквал обрушился на Азов, срывая камышовые крыши пригородных лачуг, ломая столетние чинары и поражая молниями с такой свирепостью, словно Творец окончательно разочаровался в своем создании и пожелал его истребить. Мгновение спустя хлынул ливень.
На другой день прискакала по крупной зыби скампавея из Троицка. Флотский лейтенант доложил радостную весть: ненадежный илистый грунт не удержал якорей, и турок сволокло верст на десять к востоку. Продержись ветер чуть дольше - всем бы им сидеть на мели! А так лишь два малых судна обсыхали у подветренного берега. Корабли вылавировали в море и, не задерживаясь на прежней позиции, ушли. Надо полагать, в Керчь.
Сие означало крутой поворот стратегической ситуации: сомнительно, что османские капитаны захотят вновь испытывать судьбу среди азовских мелей. Триста верст легли между нами и неприятелем. Человек без нерв на моем месте продолжал бы готовить удар до верного - но во мне взыграло нетерпение. Поручив Румянцеву распоряжаться на суше, я плотно занялся гребной флотилией. Лазутчики получили приказ окончить изыскания и доложить результаты. Сомнения вице-адмирала рассеяла примерная ночная атака его кораблей на рейде. За три дня до новолуния русский флот в полном составе поднял якоря и устремился навстречу судьбе. Впереди, широким веером, быстрые шнявы и бригантины - дабы очистить море от вражеских дозорных судов. Далее - мои струги. Свежеобшитые корабли, неповоротливые прамы и перегруженные бомбардирские кечи - в арьергарде, на пределе видимости. Ежели турки, паче чаяния, выйдут навстречу в превосходящем числе, наши главные силы успеют своевременно ретироваться.
Мне же пути к отступлению не было. Хочешь особого положения при царе? Это возможно. Только имеет свою цену. Пришла пора платить.
Чуть слышно плещут о дощатый борт волны. Еще тише, почти совсем без звука, опускаются и поднимаются весла. Не скрипят щедро политые маслом уключины. В двух шагах предо мной, на носу струга, угадывается во тьме фигура с длинным тонким шестом. Время от времени шест ныряет в черную воду и раздается свистящий шепот:
