— Как выглядели агенты ФБР? — спросил я, никогда в жизни с ними не сталкивавшийся. В Беркли все до одного боялись подобного визита, включая меня. Такие были времена.
— У них толстые багровые шеи и двойные подбородки. И маленькие глазки, словно два уголька засунули в тесто. Они не сводят с тебя взгляда. У них несильный, но ощутимый южный акцент. Они сказали, что вернутся поговорить с нами обоими. Наверное, и с тобой захотят поговорить. Рассказы у тебя левацкие?
— А ты их не читал?
— Я не читаю научную фантастику, — ответил Николас. — Я читаю только серьезных авторов, таких как Пруст, Джойс и Кафка. Когда фантастика сможет сказать мне что–нибудь серьезное, я буду читать и ее.
Потом он завел речь о достоинствах «Поминок по Финнегану», особенно заключительной части, которую он сравнивал с заключительной частью «Улисса». Николас был убежден, что никто, кроме него, не читал и не понимал Джойса.
— Научная фантастика — литература будущего, — сказал я ему в образовавшейся паузе. — Через несколько десятилетий полетят на Луну.
— О нет! — воскликнул Николас. — На Луну никогда не полетят. Ты живешь в вымышленном мире, Фил.
— Это тебе сообщил твой двойник из будущего? Или из параллельной вселенной?
* * *
Мне–то казалось, что именно Николас живет в вымышленном мире — продавец в магазине пластинок, который с головой ушел в литературу, весьма удаленную от реальности. Он так начитался Джеймса Джойса, что Дублин был ему ближе, чем Беркли. Но даже и мне Беркли казался не совсем реальным, а скорее, подобно Николасу, затерянным в мире фантазий. В Беркли жили политической мечтой, совершенно чуждой политической мечте остальной Америки; мечтой, подлежащей уничтожению — реакция все росла, ширилась и набирала силу. Такой человек, как Николас Брейди, никогда бы не уехал на Аляску — он был продуктом Беркли и мог жить лишь в гуще радикальной студенческой тусовки. Что он знал об остальной Америке? Я–то поездил по стране, был и в Канзасе, и в Юте, и в Кентукки и прекрасно видел: радикалы Беркли изолированы, они сами по себе. Да, они способны на некоторое время смутить покой американских граждан своими взглядами, но в конечном итоге почтенная консервативная Америка одержит победу. А когда падет Беркли, падет и Николас Брейди.
Конечно, все это было давно — еще до убийства президента Кеннеди, до Ферриса Фримонта и Нового Американского Пути. До того, как тьма захлестнула нас полностью.
Небезразличный к политике, Николас рано обратил внимание на расцветающую карьеру младшего сенатора от Калифорнии Ферриса Ф. Фримонта, выходца из округа Орандж — области южной и настолько реакционной, что нам в Беркли она казалась местом рождения самых страшных кошмаров. Округ Орандж, который никто в Беркли никогда не видел, представлялся вымыслом на другом конце света, полным антагонистом; и если Беркли находился в плену иллюзий, вдали от реальности, то именно округ Орандж вытеснил нас туда. В одной вселенной эти два места существовать не могли. Как будто Феррис Фримонт встал посреди песков округа Орандж, вообразил на северной оконечности штата ирреальное царство Беркли, содрогнулся и сказал себе что–то вроде: «Этому не бывать!»
Издатель из Оушнсайда, он получил место в сенате благодаря тому, что сумел опозорить своего соперника, Маргарет Буржер Грейсон, как лесбиянку. Вообще–то Маргарет Буржер Грейсон была сенатором довольно заурядным, но к поражению ее привели не политические просчеты, а обвинения Фримонта. Сперва он использовал свою газету в Оушнсайде, а затем, финансируемый из неизвестных источников, обклеил всю южную часть штата плакатами, затрагивающими личную жизнь соперника:
КАЛИФОРНИИ НУЖЕН НОРМАЛЬНЫЙ КАНДИДАТ
НЕ КАЖЕТСЯ ЛИ ВАМ, ЧТО ДЛЯ ЖЕНЩИНЫ ГРЕЙСОН ЧЕРЕСЧУР МУЖЕСТВЕННА?
Миссис Грейсон пыталась бороться, однако в суд не подала. После поражения она залегла на дно — или, как шутили республиканцы, на самое дно гомосексуальных баров Сан–Диего. Миссис Грейсон, само собой, была либералом. В пору маккартизма общественность не делала особенных различий между коммунизмом и гомосексуализмом, так что победа Фримонту была обеспечена, как только он развернул свою грязную кампанию.
Сам Фримонт был тогда неотесанным деревенщиной: щекастый и угрюмый, густые кустистые брови, густо напомаженные черные волосы, неизменный костюм в полоску, яркий галстук и двухцветные туфли; говорят, на костяшках пальцев у него росли волосы. Он носил стетсоновскую шляпу и обожал фотографироваться на стрельбище — страшно увлекался оружием. Миссис Грейсон только раз удалось удачно ответить на нападки Фримонта: мол, нормальный он или нет, а вкусы у него определенно ниже нормы. Но это было уже после подсчета голосов. Политическая карьера миссис Грейсон закончилась, началась карьера Ферриса Ф. Фримонта. Он немедленно вылетел в Вашингтон — подыскать дом для себя, жены Кэнди и двух толстых сыновей, Амоса и Дона.
Видели бы вы, как реагировали в Беркли!.. Радикальное студенческое сообщество плохо относилось к избирательной кампании, построенной на подобных принципах, и плохо отнеслось к немедленной поездке Фримонта в Вашингтон. Они скорее поднялись против победителя, чем встали на защиту миссис Грейсон. Республиканцы не зря говорили, что в Беркли полно гомиков и еще больше розовых, то есть либералов. Беркли был розовой столицей мира.
В этой столице вовсе не удивились, когда сенатора Фримонта ввели в состав комитета по антиамериканской деятельности. Не удивились, когда сенатор уличил нескольких видных либералов в симпатиях к коммунизму. Но страшно удивились, когда сенатор Фримонт повел кампанию против Арампрова.
Никто в Беркли, включая членов коммунистической партии, никогда не слышал об Арампрове. Что такое Арампров?.. Сенатор Фримонт заявил в своей речи, что некий член компартии, агент Политбюро, передал ему документ, в котором руководство Коммунистической партии США высказывало свои взгляды на Арампров. Из документа следовало, что КП США по сути своей всего лишь пушечное мясо, фасад настоящего врага, истинного рассадника измены и предательства — Арампрова. В Арампров нельзя было вступить, он не функционировал как обычная организация. Но именно Арампров постепенно, тайком завладевал Соединенными Штатами.
Казалось бы, в розовой столице должны были бы об этом слышать.
В то время я общался с некой девушкой, членом компартии. Она всегда была со странностями, а после того как вступила в партию, стала просто невозможной. Никогда не носившая платьев, она заявила мне, что половой акт есть эксплуатация женщины, а однажды, недовольная моим поведением, в ресторанчике Ларри Блейка на Телеграфной авеню бросила окурок мне в кофе.
