Это же - прекрасно - раскладывать Тебя по полочкам, препарируя каждую выемку или бугорок, каждую порочку...
Ты - сангвиник - этого не поймёшь! Это сугубо холерическое предприятие. И кстати, очень учёное - разложить на части, чтобы лучше познать целое. Есть такая методология поиска.
Ты не терпишь никакую похвалу, но я и не нахваливаю Тебя - выражаю свой восторг!
Так что вот: очарован Тобой!
Жду Твоих новых шедевров!
Спасибо за...
За Любовь!»
Ну, ни фигулечки себе, думаю я и... просыпаюсь...
- Лен, - ору я, - ты где?!
Стоп-стоп, думаю я, что это было? Какое письмо? Откуда оно взялось? Кому я его писал - Тине? Но... Как?.. Куда?.. Зачем?.. Кто она такая, чтобы писать ей какие-то письма?..
- Лен!..
Но я ведь видел каждую буковку, каждую запятую... А мои восклицания!.. И - главное, - суть, суть!!! Надо же!.. Мои признания в любви тому, кого и в помине не существует, кого совершенно не знаешь, не то что не знаешь - даже не представляешь... Тине?.. Тине?! Эка невидаль!..
Просто - курам на смех!!!
Прошло столько лет, а я помню каждую строчку!
Надо же!..
- Леееееееееееееееееееееееееееееееееенннн!..- ору я.
- Тебе соску, - войдя, спрашивает Лена, - ты - маленький ребёнок?.. Ах, ты, дитя моё неразумное...
- Да нет, ты послушай...
- Вставай уже, май на дворе!
- Какой май?! Слушай же, слушай... Я письмо написал...
- Отправляй... И идём завтракать!.. Твои любимые грибочки...
- Ты хочешь меня отравить? - шучу я.
- А надо?..
Надо же!..
А ведь я, помню, уже тогда знал каждую её порочку, каждый пупырышек её кожи... Не понимаю, как я жил и живу до сих пор без неё...
Я полцарства отдал бы, чтобы прочесть её ответ!..
А ведь знаю, наверное: Тина письмо моё никогда не получит... Никакого ответа не будет! Нечего и помышлять...
Живу в ране...
- Раз уж мы выбрались в Париж, - сказал Жора, - мы должны увидеть его ногами. Такие праздники не часто выпадают на нашу долю. Ты согласен?
Что я мог на это ответить? У меня, видимо от вчерашнего вина, раскалывалась голова. Мне однажды довелось побывать в Париже, но я так и не смог насладиться его величием. И вот я снова в этой купели праздника. Ведь Париж - это праздник, который всегда... Современный и старинный Париж! Мы трубим о Париже на всех перекрестках как о чем-то привычном и близком, шутим, слушаем, кивая головой, всякие россказни о его достопримечательностях, никому не давая повода сомневаться в том, что знаем Париж, как знают собственное отражение в зеркале.
В тот день мы до вечера валялись в постелях, и теперь торопились на встречу с Аней.
- Ты спешишь как на собственную свадьбу, - заметил Жора, - никуда твоя Аня не денется.
- Еще надо успеть где-то купить цветы, - сказал я.
Я то и дело поглядывал на часы, переходя с быстрого шага на бег, и Жоре время от времени приходилось рукой придерживать меня за плечо. Я редко видел Жору спешащим, хотя всегда едва за ним успевал. Теперь же он тянулся за мной, как последний, улетающий на юг журавль. На углу мы купили розы.
- Мне кажется, она была бы рада и лютикам, - сказал Жора.
Я не помню, чтобы он дарил цветы женщине. Жора с букетом в руке - я не мог себе такое представить. Я силился вспомнить, дарил ли я когда-либо Ане цветы, и не мог.
- Она крайне редко смеется, - заметил Жора
- Это ее большой плюс, - сказал я.
Жоре нечего было сказать, мы плелись по какой-то узенькой улочке. Потом мы сидели на скамье. Через час мы уже были рядом с кафе.
- Привет, - крикнул я, едва увидев ее, стоящей в условленном месте, и замахал обеими руками.
Я протянул ей букет и чмокнул в щеку. Жора уже стоял рядом и смотрел куда-то в сторону, ожидая, когда очередная радость нашей с Аней встречи поприутихнет. Он так и не произнес ни единого слова приветствия, и Аня ответила тем же.
- Извини, - сказал я.
- Я заказала столик, - сказала она, - идемте...
Мы с Жорой были голодны, а Аня даже к вину не притронулась. Разговор сначала не клеился, и мне было жаль, что ничего нельзя изменить. Мы с Жорой делали вид, что заняты только едой, а Аня тем временем рассматривала лепестки бархатных роз. В ее руках была не только розовая салфетка, которую она зачем-то пыталась свернуть в трубочку, но и наша жизнь. И вот мы с Жорой наелись. Как-то нужно было перейти к разговору о будущем сотрудничестве. Собственно, о чем говорить? Вчера было сказано главное - без нее мы ни шагу! - и сейчас мы ждали ее ответа. За этим и пришли.
- Ты можешь устроить мне встречу с Моно?- спросил Жора и посмотрел на Аню.
- Кто такой Моно?
Нам и в самом деле нужны были подробности о механизмах регуляции генов. В последнем журнале «Сell Biology» мы прочитали статью этого любопытного француза и теперь, пользуясь случаем, хотели бы кое-что у него уточнить. Аня сказала, что не знает никакого Моно, а в «Cell Biology» не заглядывала уже лет десять. Еще не было и пяти, а она, я заметил, уже пару раз бросила короткий взгляд на свои крошечные наручные часики.
- Рест, - сказала она, - я ничего не решила.
Она положила салфетную трубочку на стол, посмотрела мне в глаза виновато-застенчивым взглядом и пожала плечами.
- Я не знаю, - сказала она, - я не представляю себе...
И снова ее прелестные плечи повторили движение абсолютного непонимания своего с нами будущего. Она смотрела то на меня, то на Жору, который только молчал, и мне приходилось идти ей навстречу, выручая новым вопросом:
- Ты совсем не ешь, и вино тебе не по вкусу?
На этот счет у Ани не было желания даже кивнуть головой. Не в этом ведь дело. Иногда она указательным пальцем левой руки упиралась в щеку, как бы в попытке ее проколоть (ее детская привычка), и я узнавал нашу Аню. Все возвращается на круги своя.
- Где-то здесь, в Париже обосновался и наш монарх, - сказал Жора, - ты не знаешь, как его найти?
Переход на «ты» не произвел на Аню никакого действия.
- Какой еще ваш монарх?
- Его зовут Михаил Николаевич. Он отпрыск царского рода...
- Я знакома с потомками и Толстого, и Пушкина, - сказала Аня, - знаю многих из второй и третьей волны эмиграции, а вот вашего Михаила Николаевича среди них не припомню.
- Зачем он тебе? - спросил я Жору.
- Так...
Мы сидели в небольшом кафе невдалеке от кабаре «Мулен Руж», не спеша попивая легкое красное винцо и жуя какое-то французское мясо: крохотные хорошо прожаренные кусочки, сдобренные острым соусом. За окном еще сновали взад-вперед прохожие, уже стемнело, и кафе было просто набито прекрасными служанками Мельницы, танцовщицами Мулен Руж, без припыленных мукой лиц, без запаха свежесмолотого зерна... Прошло еще полчаса.
- Понимаешь, - наконец сказал Жора, - мы приехали за тобой и...
Он выпрямился в спине и передернул плечами.
- ...и без тебя не уедем.
Скальп его молчал.
- Да, - сказала она, - я все понимаю.
Теперь она откровенно рассматривала Жору, а он рассматривал свои ногти. Ему надоела осада Ани и он приготовился к штурму.
- Послушай, - сказал он, - ты послушай меня... И вдруг рассмеялся.
В жизни бывают минуты, когда кто-то должен взять на себя ответственность за происходящее. Как раз пришла эта минута, и Жора взял дело в свои руки. Как поведет себя Аня, я не мог даже предположить. Пусть Жора пробует, думал я, надо ведь сдвинуться с места. Мы же прилетели в Париж не ради веселой прогулки по Елисейским полям, у нас дела посерьезнее! Но пошли они вкривь и вкось! Почему? Мы решили: без Анны мы не сдвинемся с места, без Ани, без Тамары и Юры, без Васьки Тамарова, без Женьки... Нет-нет, без них - ни шагу! Это решение пришло к нам не сразу и не просто так. Ну, и раз мы решили... И вот мы в Париже, и вот оно наше спасение перед нами: Аня! Неужели она наше спасение, думал я, глядя ей в глаза. А Жору уже ничто не могло остановить. Он положил локти на стол, взял пальцы в замок и ровно секунду пристально смотрел на Аню, словно изучая ее. Кто-то громко рассмеялся за соседним столиком. Этот смех заставил Аню повернуть голову в сторону, и теперь нам с Жорой ничего не оставалось, как только любоваться ее прекрасным профилем. Я понимал: началась игра, жизнь продолжалась, я отпил очередной глоток из бокала.
- Так вот, - произнес Жора, откидываясь на спинку из белого пластика, - ты должна это знать...
- Что?
Аня впервые посмотрела Жоре прямо в глаза, и за это он одарил ее своей обворожительной улыбкой. Глухая стена, все это время разделявшая их, вдруг рухнула. И она тоже не сдержала улыбки.
- Что именно?- спросила она еще раз.
Но Жора не спешил отвечать. Он добыл из своего видавшего виды, некогда желтого с медной защелкой портфеля сначала кисет, а затем и тяжелую черную трубку, и стал тщательно набивать ее табаком. Я не вмешивался в это представление.
- Не понимаю, - сказал он наконец, - как можно так жить?
