Владимир Колотенко - Хромосома Христа, или Эликсир бессмертия

– Пуля, – рассказываю я, – прошла через мягкие ткани…

Если бы мы могли знать тогда, если бы могли только предположить, как все обернется… Но как в любом большом деле, жертвы неизбежны. Нам тоже не удалось их избежать… Мы так и умерли, не успев…

Я – единственный, кто, судя по всему, уцелел в этой жуткой схватке за совершенство, и единственный, кто знает код кейса, где хранится вся информация о нашей Пирамиде. Вот поэтому-то за мной и такая охота: прессинг по всему полю. Я им нужен живым, это ясно… Меня радует и то, что они так и не смогли победить наш код. Еще бы! Это же не какой-то там «Код да Винчи»!

И не смогут!

Пуля прошла через мягкие ткани левой голени, поэтому я отжимаю педаль сцепления пяткой. Попытка шевельнуть пальцами или согнуть ногу в голеностопе вызывает жуткую боль. Зато правой я могу давить на акселератор автомобиля до самого коврика.

Они стреляют по колесам: убивать меня нельзя, это теперь ясно. Им нужна моя голова в полном сознании, только голова, поэтому они и стреляют по колесам.

Вот и еще одна очередь. Пули как бешеные шипя, прошивают обшивку, дыры насвистывают на ветру, как флейта, пахнет в салоне паленым, но не бензином, не машинным маслом – значит, можно еще вырваться из этого пекла.

Мне бы только пересечь черту города, а там, среди узких улочек, насыпанных вдоль и поперек, я легко оставлю их с носом. Я с закрытыми глазами найду себе убежище в этом небольшом южном городе, где за годы отшельничества изучил все его уголки. Я знаю каждый выступ на этом асфальте, каждую выемку. Слева – высокая каменная стена, справа – пустырь… Ты – как на ладони!.. Этот крохотный остров любви и меда не очень-то гостеприимен, хотя здесь и более трехсот церквей.

Свежая очередь оставляет косую строчку дырочек на ветровом стекле справа от меня, вплетая новые звуки в мелодию флейты. Опять промазали! «По колесам, бейте только по колесам!», – мысленно наставляю я своих преследователей. Ведь так можно, чего доброго, и в голову угодить. Что тогда? Что вы будете потом делать с напрочь простреленной головой?

В боковом зеркале я вижу черный мордастый джип с огненными выблесками автоматных очередей. Они бьют не наугад, а тщательно прицелясь, поэтому мне нечего опасаться. Но вот, оказывается, бывают и промахи…

Счастье и в том, что автобан почти пуст, я легко обхожу попутные машины, а редкие встречные, зачуяв во мне опасность, тут же уходят на обочину, уступая левую полосу, словно кланяясь: вы спешите – пожалуйста.

Вот и мост. Лента речечки (или канала?) залита пожаром вечернего солнца. Я успеваю заметить и золотистые купола церквушки, что на том берегу, и красные огоньки телевышки, а в зеркальце заднего вида – обвисшие щеки джипа. На полной скорости я кручу рулевое колесо вправо так, что зад моей бээмвэшки залетает на тротуар. Теперь – побольше газу, а теперь налево и снова направо, без тормозов, конечно, сбавив, конечно, газ. Свет пока не нужен, фары можно не включать. А что сзади? Пустота. Еще два-три поворота, две-три арки и сквозь густой кустарник в чащобу сквера. Теперь только стоп!.. И снова боль в голени дает о себе знать. Зато как тихо! Тихо так, что слышно, как сочится из раны кровь. Пальцами правой руки я зачем-то дотягиваюсь до пулевых пробоин на ветровом стекле с причудливым ореолом радиальных трещинок, затем откидываю спинку сидения и несколько секунд лежу без движения с закрытыми глазами в полной уверенности, что ушел от погони. Потом тянусь рукой за аптечкой, чтобы перебинтовать ногу. Врач, я за медицинской помощью не обращаюсь, самостоятельно обрабатываю рану, бинтую ногу, не снимая брюк, не обращая внимания на часы, которые показывают уже 23:32. Это значит, что и сегодня на последний паром я уже опоздал. Только одному Богу известно, что будет завтра…

Я дотягиваюсь рукой до бутылки «Nexus», медленно откупориваю ее и, приложившись к горлышку, пью не отрываясь, пока она не пустеет наполовину. Теперь финики…

И еще два-три глотка из бутылки…

А теперь можно и поспать… Полчаса, не больше. Чтобы прийти в себя.

Потом я никому об этой истории не рассказываю, лишь иногда, отвечая на вопросы о шраме на левой голени, произношу:

– А, так… ерунда… Мир хотел ухватить меня за лодыжку.

Лене же решаюсь рассказать. Почему только ей, Лене? Так бывает: глянешь в глаза и знаешь – это она, ей можно.

И это не объясняется – это Она!

Здесь, в Турее, в двух часах езды от Питера, среди корабельных сосен и с аистами за окном на цветочной поляне, особенно хочется рассказывать ей, как я жил все эти трудные годы. Вспоминаются такие подробности, от которых мороз по коже… От смерти уйти нетрудно…

Я тогда едва не погиб.

– Это было на Мальте, – говорю я, – была ранняя осень, жара стояла адская, как обычно, я уже выехал из предместья Валетты… Ты слушаешь меня?

– Да-да, говори, говори, – говорит Лена, – я слушаю…

Что бы там ни говорили самые сильные мира сего, будь то царь Соломон или Македонский, или Крез, или Красс, или вождь племени майя (как там его?), султан Брунея, Билл Гейтс, Карлос Слим Хел или даже Уоррен Баффетт… Или все они вместе взятые… Как бы не воспевали они свои славу и мощь, всесилие и всемогущество, я уверен, и могу дать голову на отсечение, что каждый из них, лежа на замаранных простынях своего смертного одра, отдал бы без раздумий и сожалений все свои богатства и состояния, нажитые непомерно тяжелым кропотливым трудом, не задумываясь отдал бы за какой-то еще один лишний день своей жизни… За час! За еще одну крохотную минуту…

Не задумываясь!

Я уверен!

Я многое дал бы, чтобы расслышать едва уловимый стон мольбы на их подернутых тленом вечности, пересохших и едва шевелящихся в просьбе немых губах, чтобы увидеть их, сверкнувшие вдруг в предсмертной надежде, стекленеющие глаза. О чем этот стон, этот блеск? О мгновениях жизни…

Я уверен!

Не зря ведь люд так старательно и надрывно занят тем, что, сколько помнит себя, ищет этот чертов эликсир бессмертия. Нет в мире силы, способной утолить жажду жизни… Вот и мы бросились, сломя голову, в этот омут постижения вечной жизни. И что же? Понадобилось довольно много времени, чтобы осознать тщетность наших попыток достичь совершенства. И теперь у меня нет права на молчание. Я рассказываю о том, что не может не волновать. Отчего же мне с содроганием не решиться поведать миру и эту историю?

– Слушай, Реет – что за имя? – спрашивает Лена.

Я рассказываю…

– Все началось, – говорю я, – с какого-то там энтероцита – крохотной клетки какой-то там кишки какого-то там безмозглого головастика… Он не успел даже превратиться в лягушку! Правда, потом из этой вот самой клеточки и родился крохотный трепетный лягушонок, который и прожил-то всего-ничего… Вот за него-то мы и ухватились. Как за хвост какой-то Жар-птицы! Мы будто тогда уже были уверены, что этот чертов Армагеддон всенепременно придет и к нам.

Так и случилось.

Прошло каких-то там тридцать лет…

Не без восхищения могу сказать, что тот варварский мир, на который мы с такой прытью набросились в попытке его усовершенствования, дал-таки трещину, и те лучшие годы, которые мы отдали поиску путей нестарения, этой ахиллесовой пяты человечества, не пропали даром. А все началось с небольшой перепалки, спора ни о чем – мы любили тогда поспорить. Впрочем, спором это и не назовешь…

Помню совсем ранний весенний вечер, это был уже май, только что отгремела гроза… Мы собрались, чтобы обсудить плановый завтрашний эксперимент. И, если быть откровенным, не хотелось уже сидеть в подвальном холодном и сыром помещении, где размещалась наша лаборатория – полумрак опостылел за зиму, хотелось тепла и света. Листья еще не распустились, лужицы воды на асфальте золотились вечерним солнцем. Мы устроились на двух скамейках. У меня, по правде говоря, не было никакого желания устраивать ему какой-то допрос.