товарищеских пьянок, равно как и петь на них в состоянии полного опьянения дурацкие боевые песни. Он носил такую же коричневую рубашку, как и остальные, такой же ремень, брюки чуть ниже колен и такую же красную боевую повязку со свастикой, но все равно он излучал нечто такое, что не позволяло большинству товарищей даже ожидать, что он станет участвовать в чем-то, к чему он не испытывал ни малейшего желания.
Маршировать вместе – в этом, вероятно, что-то было. Видеть, как прохожие втягивают головы в плечи или вздрагивают, потому что чувствуют силу, о которой им сообщал строевой шаг. Идти ночью с факелом в руке и ощущать архаичный страх, который они вызывают.
Но, в конечном счете, это тоже не было истинной причиной его поступка, он делал то же, что и всегда: снова шел своим путем.
* * *
Затем произошел захват власти. Теперь пришло время навести порядок, другими словами, изгнать всех коммунистов и социалистов, которые все еще стояли на пути его партии. В этом отношении у них в большей или меньшей степени была свобода действий. Инициатива была востребована и особенно приветствовалась.
Тогда Ойген Леттке однажды решил: «У меня есть план».
Он сказал это четырем товарищам, которые, как он знал, считали его тем, у кого может быть план.
– Это пустая трата времени – просто избивать парней, – продолжал Леттке. – После такого они снова встают и продолжают действовать дальше.
– Что это значит? – спросил один из них, Людвиг, парень с бычьей шеей и кривым лицом. – Неужели мы должны их сразу убивать?
– У меня есть идея получше, – заявил Леттке. – Идемте со мной.
Они отправились в путь. Уже начало темнеть, и к тому времени, когда они достигли своей цели – запущенного переулка на востоке Берлина, была уже ночь. Они заняли позицию напротив пивнушки, известной как место сбора красных. Сегодня там проходила лекция о какой-то чепухе, которую Фридрих Энгельс когда-то сказанул об угнетенных массах и об их освобождении.
Они надели куртки поверх коричневых рубашек и хорошо укрылись, поскольку последнее, что им было нужно, так это быть узнанными, а затем преследуемыми ордой коммунистических головорезов.
Наконец лекция закончилась, и собравшиеся вышли, все достаточно молодые люди, они громко переговаривались и наполняли ночной переулок своим воодушевлением, похлопывали друг друга по плечам, иной раз целовали друг друга в щеки, потом поднимали сжатые кулаки в знак коммунистического приветствия и расходились в разных направлениях.
– Этот, – прошептал Леттке, указывая на тощего парня с всклокоченными курчавыми волосами. На нем было поношенное пальто, воротник поднят от холода.
Они тихо и незаметно следовали за ним до самого дома. Он жил в большом, старом, ветхом многоквартирном жилом доме, и, когда он отпер входную дверь, вошел и хотел запереть ее за собой, они нанесли удар. Просунули ногу в дверь и уже через мгновение взяли верх над ним.
– Где ты живешь? – прикрикнул Людвиг на парня.
– Кто вы? – завизжал тот. – Что вы хоти… о. – Он, должно быть, заметил свастику на воротнике рубашки Людвига. – Вы от меня ничего не узнаете.
Леттке мигом отнял у него связку ключей.
– Мы просто переберем все двери, – произнес он, затем обратился к своим товарищам: – Начнем с самого верха. Это безопаснее всего.
Никто не высказал возражений, хотя можно было высказать одно: почему он так уверен, что нужно начать сверху? На самом деле Леттке сказал так, поскольку точно знал, что парень живет наверху слева. К слову, его звали Юстус Геррман, он работал кладовщиком на трикотажной фабрике, был членом Коммунистической партии Германии и крайне активен на Немецком форуме. Только из его сообщений на политические темы можно составить толстую книгу.
Леттке попробовал открыть дверь наверху справа, к которой ключи не подошли, затем слева, и с удивлением отметил:
– Ну, кто-то сомневался? Это не заняло много времени.
За дверью находилась каморка: своего рода жилая рабочая кухня с древней мебелью, замызганной посудой и помятыми кастрюлями – всё под наклонной крышей, полной водяных пятен. Но… в углу стоял компьютер, укомплектованный принтером, одно из самых современных существующих устройств, который стоил никак не меньше восьми тысяч рейхсмарок. На стене висели эскизы листовок, на которых крупно и жирно красовались типичные лозунги: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» и «Долой Гитлера и его коричневое отребье!». А рядом стоял стеллаж, битком набитый книгами Маркса, Энгельса, Ленина и других.
– Превосходно, – сказал Леттке. – Это же настоящая машина для разжигания межнациональной розни.
Сначала они опрокинули стеллаж и разорвали книги в клочья, собрали их в кучу, чтобы на нее помочиться. Затем они начали громить компьютер, что уже требовало настоящих усилий. А двоим из них приходилось удерживать парня.
Они только-только раскололи толстый деревянный корпус, и перед ними оказались внутренности машины, когда раздвинулся занавес в проходе, на который они вообще не обратили внимания. Вошла девушка, заспанная, с распухшим лицом, и спросила:
– Что тут происходит? Юстус? Что?..
Но тут она, вероятно, поняла, что здесь проходит не разбор лекции, и испуганно плотнее закуталась в заношенный зеленый халат, в который была одета.
Приятели были напуганы ее появлением по меньшей мере так же, как и она сама, и на мгновение все застыли. Тогда Леттке сказал:
– Людвиг, держи ее!
Людвиг повиновался, отступил от компьютера и схватил ее за руку.
Леттке был единственным, кто не испугался, наоборот. Он знал, что Юстус Геррман живет с подругой, а также то, что у нее всегда утренние смены в большой мясной лавке, и ей приходится упаковывать свежее мясо. Он рассчитывал застать ее здесь спящей. На что он не рассчитывал, так это на то, что его глупым товарищам даже не придет в голову посмотреть, что находится за занавеской: спальня.
Что ж, тем лучше. Его восхищало то, насколько хорошо сработал его план.
– Взгляни на него еще разок, на своего симпатичного дружка, – язвительно сказал Леттке. – Когда мы закончим с компьютером, мы и с ним разберемся, после чего он наверняка уже не будет таким симпатичным.
Приятели грязно рассмеялись.
– Нет! – вскрикнула она. У нее были длинные каштановые волосы и темные глаза с длинными ресницами. – Пожалуйста, не надо.
– Твой Юстус отравляет немецкий народ своими коммунистическими лозунгами. Назови мне вескую причину, почему мы не должны его наказывать.
– Пожалуйста, – умоляла она. – Я сделаю все, что вы хотите, но пощадите его…
Леттке подошел к ней, жестом попросил Людвига отпустить ее, сам схватил ее за руку и спросил:
– Так? Значит, ты всё сделаешь?
Ее глаза расширились от ужаса, когда до нее дошло, что может заключать в себе это «всё».
– Юстус… не совсем здоров, – прошептала она, пока ее взгляд испытующе изучал лицо Леттке. – А я… я люблю его. Я не хочу, чтобы с ним что-нибудь случилось. Я боюсь, вдруг он умрет.
– Жеральдина! – закричал Юстус. – Нет!..
– Должно быть, это
