ударив по больному месту. Я вспомнил о Щупл Л. И мне стало еще хуже. Я понял, что в тот день я мог остаться на корабле! Я мог им помочь! Да даже если не помог, последние минуты ее жизни мы провели бы вместе. Но я надеюсь, она еще жива… Я тогда решил, что миссия ради Щуплов важнее. Важнее чем мы с тобой, о моя Щупл Л. И где все Щуплы теперь? Их нет. Сейчас, размышляя над тем днем, я стал по-другому все осознавать. Я стал понимать, что не боялся погибнуть, если рядом со мной была бы ты. Но я боялся погибнуть напрасно, не оправдав доверие и возложенную на меня миссию. Я сделал заботу о Щуплах важнее тебя, важнее нас. Поэтому я сел в капсулу. Поэтому я улетел с корабля. Поэтому я оставил тебя… И это было ошибкой. Под новыми эмоциями я теперь по-другому смотрю на всю эту ситуацию. И начинаю себя ненавидеть. Безумно и изо всех сил.
***
Я, Щупл М, первый опыт подошел к концу. Я доволен. Вроде бы. Но начну сначала.
После того как ушел Матвей Петрович, я около часа корил себя, разжигая гнев и ненависть в костре моих эмоций. Мне все время, казалось, что в мою голову залетает кто-то, медленно зловеще кружит и раздувает огонь, не давая пламени потухнуть. Я пытался успокоиться, но не мог. Я ощущал, что если остановлюсь, то это будет похоже на то, как из огня выносят оплавленный чайник. Безнадежный и бессмысленный. Поэтому я не мог остановиться. Я все сильнее и сильнее занимался самокопанием, от чего эмоции во мне пылали. В этот момент и вернулся Петрович.
– Привет, друг. Я поговорил с Денисом. Думаю, у меня получилось его переубедить. Мне кажется, он готов остаться. Но у него есть одно желание. Он хочет привести сюда своих родителей и друзей, – произнес он.
– Да пошел он куда подальше этот Денис, – взорвался я. – Он ужасен. Он не хочет счастья. Он слишком много хочет не хотя этого. В том что он несет, нет смысла. А как только это осознает, ему не остается ничего, кроме как уйти. Ты понимаешь?
Матвей Петрович удивленно смотрел на меня. Видимо не ожидал от меня такого поведения. Но я никогда и не был таким. Ни на Земле, ни до прилета сюда. Никогда. Нас с детства кормят только позитивными эмоциями, счастьем и радостью. Я даже не знал, что мы можем поглощать гнев и ненависть. Да, мы можем это чувствовать, ощущать, определять. Но чтобы поглощать и насыщаться этим – никогда не было.
– Я понимаю. Он сложный человек. Я это понял с самого первого дня. С самого первого общения с ним. Но… со сколькими мы уже работали за эти года. Ко всем есть подход. Нужно поставить определенные условия. И только тогда человек будет готов остаться. Где угодно, в каком угодно месте и времени. Каждого можно осчастливить, – говорил он со своим постоянным спокойствием.
– Да, можно. Но с людьми оказалось это сложнее. Сложнее чем со всеми расами, что я работал. Вы будто подсознательно не хотите счастья. Хотите испытывать боль и страдание. Будто бы это в вашей крови, в вашей сущности. Но иногда хотите разбавить все каплей радости. Чтобы после снова всё крушить, внося крах и разруху в свое Я. Вот такой парадокс.
– Ты не совсем прав. Люди всё-таки строят свое счастье на основном инстинкте самосохранения. Даже чем дальше, тем больше. Чем дальше, тем выше пирамида человеческих потребностей. Поэтому мы и считаем себя счастливыми. Поэтому что нам так кажется то, что мы искренне думаем, будто счастливы иллюзорно.
Я смотрел на него и молчал, пытаясь понять сказанное им. Не успел я ничего ответить, как Петрович продолжил говорить.
– Но сейчас не будем об этом. Я договорился с Денисом. Он готов остаться, – повторил он. – Ты понимаешь, что не все люди такие как ты описываешь. Каждый человек индивидуален. Вот я, например категорически не переношу крах, разруху и горе. Я не против чтобы это было. Но только если не со мной. А я для себя решил. У меня все будет только хорошее. А если придет что-то плохое, то я пошлю это куда подальше. Мне будет на это плевать. Но счастье я буду держать у себя в руках и не отпускать. Костьми лягу, но не отпущу своего счастья.
Я смотрел на него. Ярость во мне до сих пор кипела. Огонь во мне разгорался. Я не знал, как его потушить. Я посмотрел на Петровича. Смотрел и не знал… Но… По правде говоря, уже знал, как потушить огонь во мне. Но я не хотел так. Я не мог. Или мог? Такое ощущение, что гнев сжигал все мои внутренности. Я хотел его уничтожить! Очень хотел! Мне это нужно было! Мне это было необходимо! А сделать это мог только я сам. Тогда я подошел к Петровичу и положил ему на плечи свои руки. Он посмотрел на меня.
– Вот, правильно, друг, успокойся. Не нужно кричать, – улыбнувшись спокойно сказал он. – Всё под контролем. Уже всё под нашим контролем. Всё в наших руках. Вот так, теперь постарайся успокоиться. Сделай глубокий вдох. Вдохни, выдохни.
Я закрыл глаза, задумался на некоторое время. Потом открыл. И начал… Сначала аккуратно, будто бы прощупывая почву. А потом сильнее и сильнее. Будто с жадностью. Это было похоже на рывок. Рывок на верный путь. Но чем больше шагов я делал, тем бесконечнее он казался. А потом я уже не мог остановиться.
– Что происходит, друг? – Петрович не мог понять. Он чувствовал. Я знал, что он чувствует. И я догадывался что он понимает, что происходит.
– Будь доволен как Баба Ионов, – произнес я.
Тогда он всё осознал окончательно. Я взглянул в его глаза. Но увидел не то, что ожидал. Там уже не было того спокойствия. Не было счастья и радости. Там был испуг. Там был страх и недоумение.
– Почему, друг? Зачем, друг? Друг…
Я хотел остановиться, но не мог. Потом я мог остановиться, но уже не хотел. Я был. Он был. Я стал. А Петрович познал ионизацию. Да, он не был до конца готов к ней. Но он был близок. И он стал. Ионизация. И его не стало. Не стало Матвея Петровича. Осталась только аура от ионизации. И я поглотил ее. Я стал доволен. Теперь я
