— Ты и об этом знаешь?
— Я знаю обо всем, что представляет интерес, — сказал Макс. — Крионика мне интересна.
Гусев подумал, что лучше бы Макс интересовался фитнесом. Для того, чтобы заморозить такую тушу, понадобится очень большой холодильник.
— Сервис, прямо скажем, так себе, — заметил Гусев.
— Ты не рад, что тебя разморозили? Предпочел бы умереть навсегда?
— Я предпочел бы дожить свой срок в своем времени.
— И чего там было хорошего, в этом твоем времени?
— А тут чего хорошего?
— Можно стрелять в людей, например.
— Мне не нравится стрелять в людей.
— Ты просто не вошел во вкус.
— Много ты сам настрелял?
— Я? Нет. Сам посмотри, какой их меня дуэлянт? Слишком удобная мишень, даже целиться особо не надо. Но сам факт, что в людей можно стрелять, открывает перед предприимчивым человеком интересные возможности.
— Наверное, — сказал Гусев. Ему было все равно.
— Ты вот в прошлой жизни кем работал?
— Маркетологом.
— О, — оживился Макс. — Ну вот и скажи мне, как профи, что в этом мире продается лучше всего?
— Любая фигня, в продвижение которой вкладывается больше бабок.
— Циничный ответ профессионала.
— Ты хотел знать мое мнение, так вот оно.
— А я-то думал, ты начнешь заливать мне стандартную чушь про секс.
— Секс утомителен, — сказал Гусев.
— Особенно если тебе семьдесят, — хмыкнул Макс.
— Мне не семьдесят.
— Это как посмотреть. Ну так вот, возвращаясь к сексу…
— А можно, мы не будем возвращаться к сексу?
— Почему? Ты настолько стеснителен, что не желаешь обсуждать эту тему с посторонними? У тебя какие-то комплексы? Табу?
— Мне просто неинтересно.
— Ты не думал о том, чтобы вернуться на работу?
— Думал, но без особого энтузиазма.
— А чем жить собираешься?
— Не знаю, — сказал Гусев. — Но маркетингом я сыт по горло.
— Но владеешь ли ты какими-то полезными навыками в другой области?
— Я могу подметать улицы.
— И делать этот мир чище, ага. Не слишком ли ты стар для неквалифицированного физического труда?
— Это как посмотреть.
— Тебе не дадут подметать улицы, — сказал Макс. — Это будет очень плохая реклама для твоих мороженщиков.
— Чихать я хотел.
— У крионики есть свои противники, и они раскрутят эту историю, как пример невозможности социализации клиента «Второй жизни» в новом для него обществе.
— Опять же, чихать я хотел.
— Так ты на самом деле собираешься податься в дворники?
— Можно еще в сторожа, — сказал Гусев.
— Ты не похож ни на сторожа, ни на дворника.
— Я не думаю, что при приеме на такую работу нужно будет проходить фейс-контроль.
— Это все несерьезно.
— Мне тридцать три года, — сказал Гусев. — Ну, или семьдесят, это как посмотреть. Но в любом случае я понятия не имею, чего я хочу от этой жизни. Но вот чего я точно не хочу, так это возвращаться в офис и заново выстраивать эту чертову карьеру. И вообще, почему мы говорим об этом? Ты решил подработать консультантом по трудоустройству?
— Вроде того, — сказал Макс. — У меня есть для тебя работа.
— Например?
— Ты же понимаешь, что такой бизнес, как у меня, невозможен без прикрытия больших ребят?
— Я еще не совсем разобрался, как тут у вас что работает.
— Это нормально, — сказал Макс, почесывая свой объемный живот. — В общем, у меня есть выход на больших ребят. По-настоящему больших ребят, связанных с настоящей политикой. Когда Стас рассказал мне о твоей проблеме, я связался с этими большими ребятами, и они проявили интерес.
— Чего им могло от меня понадобиться?
— Ну, скажем так, они относятся к той категории людей, которых устраивает нынешнее положение дел, и, разумеется, они хотят, чтобы все так и оставалось. Однако в обществе зреет недовольство.
— Оно всегда зреет.
— Недовольны, по большей части, люди среднего возраста. Те самые, которые родились в твои времена и почему-то испытывают по нему ностальгию. Они говорят, что страна выбрала не тот вариант развития, и нам стоит вернуться в нулевые и снова пойти по европейскому пути.
— Как можно вернуться туда, где никогда не был?
— Вот именно, — сказал Макс. — Но они этого не понимают, и было бы неплохо, если бы кто-то развеял их заблуждения.
— Ну и зачем вам я? — поинтересовался Гусев. — Всего-то тридцать семь лет прошло, должно быть полно живых очевидцев.
— Есть-то они есть, — сказал Макс. — Но, видишь ли, они твои хронологические ровесники, и новое поколение практически не воспринимает их всерьез. Тут нужен кто-то, кто и был очевидцем и может говорить с людьми на их языке. Кто-то такой же, как они. Кто-то, кому они поверят.
— И как это должно выглядеть?
— Полагаю, в виде курса лекций, — сказал Макс. — Для начала. А там видно будет.
— И сколько денег?
— Больше, чем ты заработаешь дворником.
— Это интересное предложение, — соврал Гусев, который не хотел ввязываться непонятно во что. — Но я должен его обдумать.
— И это тоже нормально, — сказал Макс. — Ну, и в качестве жеста доброй воли я предоставлю тебе твою историю болезни совершенно безвозмездно. То есть, даром.
— Нет, — сказал Гусев, который не любил быть у кого-то в долгу. — Бизнес есть бизнес. Я привык оплачивать оказываемые мне услуги.
— Как знаешь, — ухмыльнулся Макс. — Но могу я хотя бы сделать тебе небольшую скидку в расчете на дальнейшее сотрудничество?
— Не стоит, — сказал Гусев. — Я пока не бедствую.
— Если ты сделаешь все правильно, бедствовать ты не будешь никогда.
— Я подумаю, — пообещал Гусев и протянул Максу банковскую карту.
Выйдя от Макса, Гусев сразу же наткнулся на дитя тьмы.
Надо сказать, что детей Гусев не особенно любил. Эти маленькие горластые ублюдки вечно орут в самолетах или устраивают истерики в супермаркетах (Купи! Купи! Купи!), и любой здравомыслящий человек должен держаться от них подальше. Гусев помнил, что сам он был не таким ребенком. Ну, это вроде бы, все помнят.
Совсем без детей жить, конечно, нельзя, однако Гусев был бы не против, если бы всю молодую поросль изолировали бы где-нибудь на отдаленном острове лет эдак до двадцати пяти, и только после этого начинали пускать к приличным людям. Разумеется, лишь в том случае, если они докажут, что умеют вести себя в обществе.
Ну ладно, девочкам можно сделать послабление и скинуть пару лет изоляции. А вот с мальчиками нужно обходиться со всей возможной строгостью.
Мальчики отвратительны, а особо отвратительны мальчики примерно девяти лет, которые носят застегнутые на все пуговицы рубашки, зализывают волосы назад и смотрят на незнакомых людей странным, пугающим и стеклянным взглядом. Таким, каким смотрело сейчас на Гусева это дитя тьмы.
