Тем не менее, Хан удовлетворённо кивнул и победно посмотрел на Пастыря, словно говорил: «Ну что, мясо, убедился?»
Ведро поднялся, подтянул автомат.
Что, прям здесь стрелять будут что ли? — подумал Пастырь.
Но конвоиры вцепились ему в руки, каждый со своей стороны. Ведро обошёл Пастыря, направился к служебному выходу.
— О дате приведения приговора в исполнение вас известят, подсудимый, — напутствовал Хан, с чего-то перейдя на «вы».
— А последнее слово? — поднял брови Пастырь.
— Это перед смертью, — усмехнулся Хан.
Непонятно, чем было раньше то помещение, куда Пастыря привели после того как долго петляли по узким переходам служебных помещений и спустились в подвал. Небольшой коридор с одной простой, деревянной, дверью в конце и несколькими — металлическими — по сторонам. Ведро открыл одну из них, снял с Пастыря наручники, посветил фонарём внутрь, кивнул.
— Жрать — принесут, — бросил он, когда варнак зашёл в небольшое — три на три — помещение.
Две стены, чуть ли не до потолка выкрашенные в тёмно-синий убийственный цвет, едва освещаются тусклым светом, падающим откуда-то справа. Многочисленные дыры и оставшиеся кое-где торчать дюбели говорили о том, что когда-то здесь стояли стеллажи. Вместо двух боковых стен — решётки из арматуры. Воняло откуда-то сортиром, подвалом и плесенью.
Такое впечатление, что весь вокзал был не местом ожидания поездов, а — тюрягой.
Да нет конечно. Что-то типа складских помещений здесь было, наверное. Вещевой склад скорей всего.
Дверь захлопнулась. Лязгнула снаружи задвижка. Утопали в тишину шаги малолетних конвоиров.
— Здравствуйте, — услышал Пастырь голос справа.
Повернул голову.
В соседней клетушке, чуть попросторней, сидел на металлической кровати и смотрел на него бородатенький породистый мужик. Породистый — в том смысле, что читалась в его лице, осанке и манерах нерастраченная интеллигентность.
И клетушка у него была со всеми удобствами: на тумбочке истекает светом керосинка, кровать, стол, стул, канцелярский шкаф, приспособленный, кажется под книжный, битый-перебитый и облезлый платяной шкаф. Однако, мужик здесь, похоже, не зэком. Похоже, что живёт он здесь. Интересно…
Сосед смотрел заинтересованно, улыбался.
— Ну, здорово, — кивнул Пастырь. — Как жизнь?
— Да вот… так, собственно, — мужик встал с кровати, развёл руками, обежал взглядом свою клетку, словно увидел её впервые. Потом подошёл к решётке, разделяющей их камеры, протянул между прутьев руку.
— Будем знакомы, — сказал он, улыбаясь и кивая. — Перевалов. Виталий Георгиевич. Врач. Бывший. Хирург.
Пастырь дёрнул головой, вцепился в лицо мужика взглядом. Постояв несколько секунд, переведя дыхание, подошёл к решётке со своей стороны. Сквозь полумрак заглянул Перевалову в глаза. Медленно, будто раздумывая, протянул руку. Узковатая и белая, интеллигентная ладонь доктора утонула в его грубой лапище. Сдавил… Поднажал. В лице Перевалова появилась какая-то неопределённость, удивление и лёгкое любопытство. Поднажал ещё. Губа доктора дёрнулась, он зашипел. Но руку почему-то выдернуть не пытался. Наверное, чтобы не выглядеть смешным. Тогда варнак просто рванул эту руку на себя, резко, но сдерживая силу, боясь дать чувствам волю. Лицо доктора стремительно приблизилось, впечаталось в прутья решётки. Он охнул и осел, сполз по прутьям, падая на колени.
— Пастырь, — сказал варнак, не отпуская руку, продолжая стискивать. — В смысле, Шеин. Пётр Сергеевич. Ни о чём не говорит фамилия?
Перевалов поднял искажённое болью лицо, на котором отпечатались и наливались кровью две рубчатых полосы, оставленные арматурой. Взгляд его сейчас был рассеян и туп — похоже, контузило доктора слегка.
— Фамилия?.. — переспросил он, с трудом, кажется, соображая, что происходит. — Шеин? Н-нет… кажется. Или…
— Или..? — бросил Пастырь, цепляясь за его лицо колючим взглядом.
— Но… — промямлил доктор. — Вы хотите сказать, что… О-о-о! — простонал он, мотая головой. — Не может быть! А… вы… А откуда вы…
Врач замолчал, не переставая отрицательно мотать головой.
Пастырь отпустил, небрежно отбросил его руку, преодолев желание дёрнуть ещё раз. Лекарь торопливо отодвинулся от решётки, принялся растирать конечность.
— Послушайте, — заговорил он. — Послушайте, Пётр Сергеевич, всё не совсем так, как вы…
— Заткнись, — бросил Пастырь, отходя к стене, усаживаясь на грязный матрац, валяющийся на цементном полу.
— Вы не думайте, у нас с Еленой…
— Заткнись! — рявкнул Пастырь.
Перевалов вздрогнул, замолчал. И только продолжал отрицательно качать головой да ощупывал лицо. Потом засмеялся.
Пастырь удивлённо посмотрел на гомерически хохочущего доктора.
— Вот же дьявол какие шутки шутит! — пояснил хирург, когда отсмеялся. — Да нет, вы не думайте, я в своём уме. Просто поражаюсь, как всё… До чего же любит жизнь закручивать сюжет и сталкивать людей лбами. Даже когда всё валится в бездну и никто никому уже ничего не должен, даже тогда!
— Никто никому, говоришь? — нахмурился Пастырь. — Ничего?
— Да, я виноват перед вами, — покривился док, ощупывая вспухшие и стремительно багровеющие рубцы от удара о решётку. — Не спорю. Если мыслить старыми, отжившими своё, категориями, то я, как бы… В общем, простите меня, Пётр Сергеевич.
— Бог простит, — отозвался варнак.
— Понимаю, — кивнул Перевалов.
— Отжившими, значит?.. Ты, видать, уже на новую жизнь настроился? Нравится здесь?
— Жить можно, — лекарь пожал плечами, покашлял. — Вариантов-то у меня всё равно нет.
— Варианты всегда есть, — возразил Пастырь.
— Ну, это… демагогия, знаете ли. Как там, в городе?
— Врачей очень не хватает.
— У-у… угу… А знаете, кто больше всего пострадал от этой болезни?.. Да-да, врачи и пострадали.
— И давно ты здесь… страдаешь?
— Ну, если я не ошибаюсь, что сейчас октябрь, то уже где-то четвёртый месяц.
— Что ж тебя до сих пор не стрескали, док? Или откармливают?
Перевалов улыбнулся.
— Ребятам нужен врач, — охотно пояснил он. — Сами понимаете. И умный человек, способный помочь и подсказать, им тоже нужен.
— Вот как? Ты, значит, типа ферзь? При хане.
— Вы, Пётр Сергеевич, напрасно так агрессивны. Понимаю, что я вам неприятен, но…
— Ты, лекарь, Вадьку в этой шобле видел? — перебил варнак.
— Вадьку?.. В смысле вашего Вадима?.. Н-нет, — покачал доктор головой. — Нет, не видел.
Что-то в его лице не понравилось Пастырю.
— Темнишь! — сказал он, вглядываясь в лицо сокамерника.
