Меня пригласили сегодня сюда, чтобы обратиться к вам из-за цвета моей кожи и страны, в которой я родилась и правда в том, что из-за этого я становлюсь мишенью. И мы все знаем, что канадские женщины подвергаются большему насилию, чем все меньшинства вместе взятые. Так что я стою здесь перед вами и говорю: как женщина я тоже была в Бельзене, как женщина я тоже была в Дахау, как женщина я тоже была в Освенциме!
Прабир с беспокойством ожидал, что вот-вот начнутся беспорядки или, по крайней мере, кто-то заткнет ей рот. А есть ли вообще в толпе дети или внуки переживших Холокост? И даже если таких нет, должно же кому-то хватить куража, чтобы закричать «Вор!»
Но толпа аплодировала. Люди встали и одобрительно кричали.
Амита присоединилась к ним на траве, взяв Мадхузре на руки. Прабир смотрел на нее со странным чувством отрешенности, сомневаясь, понимает ли он вообще, почему она согласилась приютить их. Она дала понять, в чем состоит ее понимание сострадания: осудить насилие и проявить реальную щедрость к его жертвам, чтобы потом обратить это все в выгоду, восклицая «Я тоже!», как ребенок, добивающийся чьего-то внимания. Вот, какие чувства вызывала у нее смерть шести миллионов незнакомцев: не горе и ужас, а зависть.
Она улыбнулась ему, качая Мадзуре.
— О чем ты задумался, Прабир?
— Вы мне покажете свою татуировку?
— Что, прости?
— Ваш лагерный номер.
Улыбка Амиты увяла.
— Это очень глупая шутка. Не надо все понимать буквально.
— Возможно, вам следует больше вещей понимать буквально.
— Тебе следует немедленно извиниться, — резко сказал Кит.
Амита повернулась к нему.
— Ты не мог бы не вмешиваться? Пожалуйста.
Кит сжал кулаки и гневно посмотрел на Прабира. — Мы не будем вечно потакать вам. Есть множество заведений, которые вас примут и это будет несложно устроить.
И прежде чем Амита успела что-то сказать, пошел прочь, прикрывая руками уши, чтобы не слышать ничего, кроме собственной мантры.
— Я никогда не поступлю так, Прабир, — сказала Амита. — Просто не обращай на него внимания.
Прабир отвел взгляд от ее лица и взглянул в сказочное голубое небо. Его порадовал охватывавший его страх. Вся проблема была в том, что он позволил себе почувствовать себя в безопасности. Он позволил себе вообразить, что прибыл куда-то. Теперь он никогда не забудет, где в действительности находится.
Совершенно нигде.
— Мне очень жаль, Амита, — мягко сказал он. — Мне очень жаль.
* * *
— Хочешь знать, куда уехали Ма и Па?
Прабир стоял возле кровати Мадхузре в темноте. Он почти час не шевелясь ждал, пока она вдруг начнет переворачиваться во сне, и, увидев его, полностью проснется.
— Да.
Он опустился вниз и рукой взъерошил ей волосы. В лагере он избегал этого вопроса, рассказывая бесполезную полуправду — «Они не могут быть сейчас здесь», «Они хотят, чтобы я заботился о тебе» — пока она не сдалась и не перестала спрашивать. Социальные работники советовали ему «Не говори ничего. Она еще достаточно маленькая, чтобы забыть».
— Они ушли в твой разум, — сказал он. — Ушли в твои воспоминания.
Мадхузре одарила его своим самым скептическим взглядом, но казалось, задумалась над его утверждением.
Затем решительно заявила:
— Это не так.
Прабир прикрыл глаза тыльной стороной ладони.
— Ну, хорошо, всезнайка, — сказал он. — Они ушли в мои.
Мадхузре выглядела раздраженной. Она оттолкнула его руку.
— Я тоже хочу их.
Прабир похолодел. Он взял ее из-под одеяла и отнес к себе в кровать.
— Не говори Амите.
Мадхузре посмотрела на него с презрением: надо быть идиотом, чтобы предположить подобное.
— Ты знаешь, как звали Ма, пока ты не родилась? — спросил он.
— Нет.
— Ее звали Радха. А Па звали Радженда. Они жили в огромном, полном людей, шумном городе под названием Калькутта. — Прабир повторил то же самое на бенгали.
Он переключил прикроватную лампу на самый слабый свет, затем взял со столика планшет и вызвал на экран фотографию матери. Это был снимок, сделанный на параде ИРА, единственный сохранившийся, который ему удалось спасти из рабочего пространства в сети, куда он сам поместил его еще до того, как решил не отправлять по электронной почте Элеоноре.
Глаза Мадхузре загорелись от восхищения.
— Радха знала все о человеческом теле, — сказал он. — Она была самой умной и самой сильной в Кулькутте. У ее Ма и Па был большой красивый дом, но ей не было до этого дела.
Прабир перелистнул изображение на планшете, чтобы вызвать фотографию отца. Мадхузре похоже спокойно отнеслась к зрелищу металла, воткнутого в кожу, но нетерпеливо подалась вперед, чтобы рассмотреть лицо Радженды, более узнаваемое, чем лицо матери.
— Итак, она полюбила Радженжу, у которого не было ничего, но он был умным и сильным, как Радха. И тоже любил ее.
Прабир подумал: я же разрушаю все это. Он не хотел заполнять свою голову сладенькими историями, похожими на сказки. Он хотел все еще чувствовать, как папины руки обхватывают его и поднимают высоко в небо. Он хотел все еще слышать мамин голос, говорящий, что они отправляются на остров бабочек. Может ли он вообще может сделать их столь же реальными для Мадхузре?
У Мадхузре возникли мысли по поводу фото Радхи.
— Почему она не плачет?
Прабир приложил пальцы к щекам.
— Здесь есть такое место, где почти нет нервных окончаний. — Он проверял это на виртуальной модели тела в сети. — В коже есть множество тонких ниточек, которые заставляют чувствовать боль, но если их не задеть, они не причинят беспокойства.
Лицо Мадхузре выражало сильные сомнения.
На кухне были шампуры. Он мог простерилизовать их на газовой плите или воспользоваться дезинфицирующим средством из аптечки. Мысль о том, что придется засовывать металл в собственную плоть, заставила его желудок сжаться. Он бы не возражал, если бы кто-то другой проделал такое с ним — вряд ли это было бы намного хуже, чем инъекции, которые ему делали, чтобы убрать шрамы с лица — но перспектива самому применять силу для этого пугала его.
Но мама делала такое и это была не сказка — доказательства находились прямо перед глазами. Тут был всего лишь вопрос уверенности в своих действиях.
— Я покажу тебе, — сказал он, положив планшет на подушку и слезая с кровати. — Но только щеки, без языка. Но когда ты вырастешь, ты поможешь мне тащить грузовик.
Мадхузре не брала на себя обязательств так просто: она снова изучила фото отца. Прабир склонился над ней.
