Пусть ей не хватало свежести, что ж. Зато у нее была власть. Она могла одарить, она могла шепнуть словечко. Многое по-прежнему держалось на евнухах в царском дворце, а дворцовые евнухи издавна были на ее стороне, да, - и нет, не на стороне сына рабыни, назвавшегося царем. И у Хатнам Дерие было чем завлечь и удержать при себе мужчину из настоящих, кто не падок на преходящие прелести луноликих, кому кружит голову единственное, что достойно мужчины: власть и могущество. Это у Хатнам Дерие было. А что касается тайных тропок, которыми пробираются нежные пальцы и губы, то оказалось, что в этом Эртхабадр, да не будет Судьба к нему милостива и на той стороне мира, ничем не отличался от прочих, спасибо ему за уроки. Пригодились.
Разве не тот победитель, кто пережил своих врагов? Не тот, кто насладился местью? И разве не Хатнам Дерие пережила и ненавистную соперницу, и обезумевшего от низкой страсти мужа? А местью она насладится - не спеша, как подобает. Уже наслаждается. Каково там, на другой стороне мира, знать Эртхабадру, как сладки здесь ее ночи, сладки последней спелостью плодов, истекающих ароматом и соком, о!
- Сладкий мой, ты придумал, как устранить ненавистного?
- Ашананшеди, - отвечает мужчина. - Препятствие неустранимое.
- Да, если ты желаешь ему только смерти.
- Чего же еще?
- Растоптать, унизить хуже, чем он был унижен прежде, опозорить таким позором, которого он не знал еще!
- Ашананшеди.
- Но против того, кого он сам введет в свою опочивальню - что сделают ашананшеди? Так опозоренный, он не царь, и ашананшеди ему не защита.
- И - костер?
- Сладкий мой...
О начале пути
В тот час, когда царь принимал утренние приветствия придворных, Ахми ан-Эриди попросил позволения сказать ему что-то, не предназначенное чужим ушам. Акамие указал ему глазами на балкон, и сам не замедлил выйти туда, едва отпустил приближенных.
- Есть человек, осмелившийся складывать и распевать песни, которые оскорбляют достоинство повелителя. Некий Арьян ан-Реддиль из Улима, живущий ныне в Аз-Захре.
- Ему позволяют петь эти песни? - приподнял бровь Акамие.
- Уже нет.
- Чем же он занимается теперь?
- Поправляется после ранений. Я взял на себя смелость распорядиться доставить его во дворец, но он оказал сопротивление.
- Ты сделал хорошо. Тяжелы ли его раны?
- Он скоро сможет предстать перед тобой, повелитель. Если ты того пожелаешь.
- Скажи мне, Ахми, много ли еще таких, распевающих песни?
Ан-Эриди молчал.
Когда-то восшествие на престол именно этого сына Эртхабадра повергло вазирга в ужас. Но теперь он знал уже, что повелитель ему не враг, а, напротив, ставит его очень высоко среди прочих советников. Были у ан-Эриди и другие опасения, но они рассеялись или почти рассеялись за время, которое младший сын Эртхабадра сидел на троне. Царь был далек от того, в чем его обвиняли непристойные песенки, во множестве распространившиеся по всему Хайру.
- Много ли? - настаивал Акамие.
- Как это возможно? - отвел взгляд Ахми. - В Хайре всегда почитали волю Судьбы, избирающей правителя.
- Так оно и было. А теперь - нет.
- Это ложные слухи... - поспешил успокоить царя ан-Эриди. - Этого нет и быть не может!
Акамие не стал больше спорить. Вместо этого распорядился:
- Певцу предстать передо мной, как только сможет. Хорош ли лекарь при нем?
- Своего приставил, - заверил ан-Эриди.
- Он, должно быть, молод?
- Певец?
- Певец.
- Молод.
Акамие вздохнул. Те, кто старше, молчат. Чем-то обернется их молчание?
- Как на ноги встанет - сразу ко мне. В Улиме народ крепкий. Так?
Ахми поклонился.
Акамие отпустил и его. Этот день был днем разлуки: провожали Эртхиа. Через ашананшеди, охранявшего ночные покои, еще два дня назад Акамие передал Дэнешу приказание не показываться ему на глаза, поджидать Эртхиа у городских ворот. И теперь изнывал в нетерпении: уехал бы брат скорее, ничего бы уже нельзя было изменить. И от такой вины перед Эртхиа стыдился смотреть ему в глаза. И в другой раз Эртхиа заметил бы, пристал бы, выспросил бы все. Но теперь и сам был как не в себе, то комкал фразы, торопясь отправиться, то принимался допрашивать отвечавших за сборы и припасы, все ли уложено и в достаточном ли количестве.
И вдруг как ветром повеяло: час пришел. Ни слова больше не говоря, они обнялись, и Эртхиа шагнул с крыльца. Ему придержали стремя, он ловко уладился в седле, разобрал поводья. Один взгляд: прощай - прощай. И мир стал огромен, а дворец Акамие - крохотен. И Эртхиа в нем не умещался, и его понесло ветром далеко-далеко.
О погибели
Весть о заразе примчалась в Аттан вместе с несколькими случайными путниками, порознь ехавшими в столицу и заночевавшими в хане, где объявился больной степняк. Караван в город не вернулся - опытный вожатый увел его прочь из Аттана другим путем, пока не поздно, рассчитывая, что, пока будут они ходить за две пустыни и три моря, мор обожрется и уйдет восвояси. По базару известие разнеслось мгновенно, а наутро в Совете об этом узнал и государь Ханис: самые видные люди базара входили в Совет, и первый среди них был Атакир Элесчи.
- Нет у нас больше споров с удо, - сказал глава купцов. - Не с кем будет спорить, да скоро и некому. Дед мой рассказывал о такой заразе, а ему - его дед. Потому степи и лежали пустые. В прошлый раз все перемерли. Это у нас бывает.
- Да, - сказал Ханис. - Я читал об этом в книгах царствований. На языке тех, кто жил в степи до прошлого мора, эта болезнь называлась хасса, что значит "погибель".
- Точно, погибелью и звали, - поддержал другой купец, и кивком подтвердил его правоту предводитель сословия воинов. На два главных сословия издавна делился народ Аттана, и как ни старались, ни одно, ни другое не могло взять верх, а Солнечные боги следили, чтобы так оно и оставалось. Теперь в Совете появилась третья сила - кочевники, и старые соперники объединились, чтобы удержать влияние в руках коренных аттанцев.
- Ну, если это погибель, - сказал, подумав, воин, - то от нее спасение одно: бежать куда глаза глядят и вернуться года через три, а лучше через пять. Тут войско не защита.
- Всем не разбежаться, - возразил Элесчи. - А базар? Разве можно лавки без присмотра оставить? Полно дураков, кому и смерть не страшна, лишь бы чужое добро в руки. Да и кому нужен нищий в чужих краях? А у кого все имение в товар вложено? Нет, бежать некуда. Если в Хайр - так это прямо через заразу. Все равно не уберечься. А в другую сторону за степью пустыня, а в пустыне поречная страна Авасса, а там любой чужестранец - законная добыча. У меня, положим, там свои люди есть, я там за гостя, мне иначе нельзя, я оттуда пшеницу вожу, и в Удж прежде другой дороги не было, через Авассу ходили. Есть у меня там свои люди. Ну, положим, не у меня одного. Тарс Нурачи охранную грамоту имеет от жрецов храма Обоих Богов. Чем-то он им так угодил... А у кого нет в Авассе связей? В горы уходить? Так не все равно, от заразы умирать или от голода и холода? Нет, Канарчи, где это видано, чтобы вся страна взяла и от заразы убежала?
