— И что мы в этот момент делали?
— Джейк…
— Ты не знаешь, правда?
О, я знаю, я знаю.
— Не надо, Джейк.
— Смайт, если это опять какая‑то лажа, я убью Гадеса — клянусь.
— Не делай этого, — сказал я. — Я отвечу. Отвечу. — Мне по‑настоящему не хватало способности сделать глубокий, успокаивающий вдох. — Мы с ним ругались.
— О чём?
— Джейк, не надо. Ты слышал достаточно, чтобы понять, что я — это в самом деле я.
— О чём? — требовательно повторил другой я.
Я закрыл глаза и, не открывая их, тихо проговорил:
— Меня поймали за пользованием поддельным удостоверением личности. Мы кричали друг на друга, и он свалился прямо у меня на глазах. Ссора со мной и стала причиной кровоизлияния у него в мозгу.
Я почувствовал руку Карен у себя на плече. Она слегка его сжала.
— Ну надо же, — сказал другой я. — Добро пожаловать на Луну, братец.
— Я хотел бы посетить это место при других обстоятельстваз, — сказал я, открывая, наконец, глаза.
— Я тоже. — Он помолчал. — Кто это? Ещё один мнемоскан?
— Друг.
— Хмм. Ого — да это же Карен, нет? Я видел по телевизору. Карен Бесарян.
— Здравствуйте, Джейк, — сказала она.
— Вы, должно быть, знаете, что ваш кожура умерла — это стало известно в ходе процесса, правда? Что вы здесь делаете?
— Я прилетела с Джейком, — сказала Карен. — Он… мы…
— Что?
Я взглянул через плечо на Карен. Она легко двинула плечами и сказала:
— Мы любовники.
Биологический я был потрясён.
— Что?
— Не можете себе такого представить? — спросила Карен. — Ваша копия — и с такой старой женщиной? Вы знаете, я помню, как мы познакомились на презентации.
Другой Джейк на мгновение смешался, потом сказал:
— Да. Конечно, вы помните.
— Возраст не имеет значения, — сказала Карен. — Не для меня. И не для Джейка.
— Я — Джейк, — сказал биологический я.
— Нет, не вы. Не юридически. Не более, чем женщина, которая здесь умерла, была мной.
Я видел, что Гейб и остальные занервничали, но никто не стал останавливать Карен. А другой я так вообще как будто обрадовался.
— Давайте‑ка проясним: вы двое — мнемоскан Карен и мнемоскан Джейк — вы вместе, да? Пара?
— Да.
— Из чего следует… из чего следует, что ты, Джейк — ты не с Ребеккой?
Я удивился.
— С Ребеккой? С Ребеккой Чонг?
— Мы знаем другую Ребекку? Да, конечно Ребекка Чонг!
— Нет, нет. Мы с ней… она… она не очень хорошо восприняла мою трансформацию. И, кстати, Ракушка тоже… Ребекка сейчас за ней присматривает.
Его лицо озарилось настоящей улыбкой.
— Отлично. Отлично. — Он посмотрел на меня, потом на Карен, и едва ли не со смехом сказал: — Я надеюсь, что вы будете вдвоём очень счастливы.
— Ни к чему над нами глумиться, — резко сказала Карен.
— О, вовсе нет, вовсе нет, — сказал другой я с преувеличенной любезностью, — я говорю совершенно искренне. — Но потом посерьёзнел. — Так или иначе, я следил за вашими юридическими перипетиями, Карен. Вполне возможно, что вы оба потеряете права личности.
— Мы ничего не потеряем, — так же резко отозвалась Карен. — Мой Джейк — не какой‑нибудь местоблюститель, приглядывающий за вашей жизнью, пока вы не будете готовы забрать её назад. Он продолжил её, живя собственной жизнью — со мной. И мы не собираемся идти на попятный.
Моё биологическое эго было, казалось, несколько обескуражено напором Карен.
— Я… э‑э…
— Так что, как вы видите, — продолжила Карен, — речь идёт не о вас и ваших желаниях. У моего Джейка теперь собственная жизнь. Новые друзья. Новые отношения.
— Но это я — настоящий!
— Чушь собачья, — ответила Карен. — Чем вы можете это доказать?
— Только я… только у меня есть…
— Что? Душа? Вы думаете, тут всё дело в душе? Нет никакой души. Поживите с моё и узнаете. Увидите, как люди увядают, день за днём, год за годом, пока от них не остаётся ничего. Душа! Картезианская чепуха. Нет в вас никакой магической неощутимой части. Всё, что вы есть — это физический процесс, процесс, который может быть, и был безупречно воспроизведён. У вас нет ничего — ничего — чего бы не было у этого Джейка. Душа? Хватит молоть чушь!
— Ты знаешь, что она права, — мягко сказал я. — Раньше ты никогда не верил в душу. Когда мама говорила о том, что папина душа всё ещё там, в том разрушенном мозгу, тебе было жаль её не из‑за того, что случилось с папой, а из‑за того, что она заблуждалась. Ты именно так об этом и думал, этим самым словом; ты это знаешь, и я это знаю. Заблуждалась.
— Да, но…
— Но что? — спросил я. — Ты хотел сказать, что теперь всё по‑другому? Что ты достиг какого‑то просветления?
— Ты…
— Если кто и должен был начать смотреть на вещи по‑другому, — сказал я, — так это я. Собственно, я и начал — я теперь вижу все цвета. И я знаю, что ничего во мне не пропало. Мой разум — идеальная, идеальная копия твоего.
— Ты бы не смог узнать, если бы чего‑то не хватало, — сказал он.
— Конечно смог бы, — вмешалась Карен. — Когда стареешь, то болезненно осознаёшь все те вещи, что ускользают от тебя. Чувства притупляются, становится труднее что‑то вспомнить. Вы знаете совершенно точно, что у вас было до того, как вы это потеряли.
— Она права, — сказал я. — Я совершенно цельный. И так же, как и ты, хочу жить своей жизнью.
Два меня.
Это всё чертовски запутано, но я обнаружил, что думаю о нём как о Джейкобе, а о себе как о Джейке. Один из тех ментальных фокусов, в которых мы начинаем нуждаться всё больше, когда становимся старше.
Он был Джейкоб, где конечное «ОБ» означало «оригинальный биологический». Я же был просто Джейк.
Я обнаружил, что я, Джейк, не могу отвести глаз от экрана видеофона, показывавшего Джейкоба, моей кожуры. Всего несколько недель назад мы были одним целым, а…
А до того меня попросту не было. Он, Джейкоб, был единственным, кто на самом деле пережил всё то, о чём я лишь помнил. Это у него был шрам на правой руке после падения с дерева в двенадцать, это он запнулся о ступеньку и повредил связку на лодыжке, это у него была артериовенозная мальформация, это он смотрел, как падает мой отец, это он занимался любовью с Ребеккой и он видел мир в усечённой цветовой палитре, в которую были окрашены большинство наших общих воспоминаний.
— Я пойду туда, — сказал я в видеофон.
— Куда? — спросил Джейкоб.
