– Погоди… Трудные темы? Ты не дописал? Ты чего-то не понял? Не надо нервничать. Я могу принести новый листок, и ты заново напишешь, время еще есть…
– Спасибо, – сказал Влад с сожалением. – Я полностью раскрыл тему… больше мне сказать нечего.
И, выйдя на улицу, вдруг подумал: а почему незнакомая тетушка так о нем печется? Он же впервые в жизни ее видит…
* * *
– Тебя зачислили, – сказала мама.
С утра они были в музее изобразительного искусства. Потом замечательно погуляли по зеленым склонам городского парка, а вечером – в двадцать два десять – у них поезд на Старгород. Влад уже взял билеты.
Сорок минут назад мама вышла как бы за хлебом – но оказалось, что списки поступивших уже вывесили.
– Тебя зачислили, – повторила мама со священным ужасом. – Молодец, Владка…
Он задвинул наполовину упакованный чемодан под хлипкую раскладушку, служившую ему спальным местом вот уже почти месяц.
– Ты не ошиблась? – спросил безнадежно.
Мама замахала руками, как ветряная мельница в бурю.
Билеты в Старгород лежали в заднем кармане брюк. Экзамены в мединститут начинаются послезавтра…
– Такой сумасшедший конкурс, – тихо сказала мама. – Я не верила ни минуты… Ты что же, не рад?
– Рад, – сказал Влад и сел на раскладушку. Не стоило этого делать; алюминиевые трубочки, запросто выдерживающие абитуриента, под студентом подвернулись и сложились сами собой; если бы не чемодан – Влад отшиб бы себе мягкое место.
Может быть, он успел привязать к себе приемную комиссию?
Невозможно. Они и видели-то его всего четыре раза… На расстоянии, в течение пяти-шести минут… Нет, не может быть, нереально.
Что же он, получается… талантлив?
* * *
– Одаренные люди часто не вписываются в общепринятые рамки, – самодовольно сказал профессор. – Вы – безусловно одаренный человек, Палий… Однако, чтобы достичь чего-то в нашем ремесле, необходим труд, труд и еще раз труд.
Профессор был высок, красив и элегантен до последней детали. Даже платок, которым он протирал очки, был элегантен каждой каемочкой. В кабинете стоял элегантный запах одеколона пополам с застоявшимся табачным духом.
Влад был польщен.
Умом он понимал, что следует извиниться, забрать документы и бежать сломя голову – однако лесть расслабляла, подобно теплой ванне. Влад плыл и купался в осознании собственной исключительности; оказывается, он талантлив. Его дерзость милостиво сочли за проявление яркой индивидуальности.
Это Судьба, думал Влад, глядя, как затейливо шевелятся седые усы профессора, когда тот разговаривает. Судьба подсунула ему в купе абитуриентку Агнию, судьба привела его в столицу и чуть не насильно впихнула в будущую профессию. Вот захоти он поступить в театральный – сроду не поступил бы. Нет в эти двери надо входить, играя, не боясь провала, вообще ничего не боясь, веря в себя…
Веря в себя. Это Влад подумал? Или это слова профессора?
Мама ждала его в вестибюле. Увидев ее лицо, Влад похолодел:
– Что случилось?
– Плохо себя чувствую, – тихо сказала мама. – Эти перепады давления… Не волнуйся, Владка. Мне просто надо отдохнуть.
Влад подставил ей локоть; они вышли в жару, пыльную предгрозовую сушь большого города, и мама, схватив воздух ртом, сильнее налегла на его руку:
– Душно…
– Ничего не случилось? – спросил он тревожно.
Шаря, как слепая, мама вытащила из сумки валидол, бросила таблетку под язык.
– Ты не волнуйся, – сказал Влад. – Теперь все будет хорошо.
– Да, да… Вот скамейка, давай присядем.
Они сели в жидкой тени прокопченного выхлопными газами куста. Мама молчала; с востока наползала, чуть не путаясь в высоких проводах, приземистая черная туча.
* * *
«…Седьмого, восьмого и девятого июля с диагнозом «интоксикация неизвестного происхождения» госпитализированы двадцать семь человек. Всего за врачебной помощью обратились шестьдесят три человека, из них сорок девять – выпускники школы номер сто тридцать три.
К двадцать шестому августа выписаны на амбулаторное лечение двадцать шесть человек. Пострадавший Дмитрий Шило, семнадцати лет, скончался в больнице от острой почечной недостаточности.
По факту массового отравления неизвестным веществом возбуждено уголовное дело».
Газета летела, раскинув примятые серые крылья. Безголовая птица.
Тень ее ползла по асфальту – черный четырехугольник.
Газета летела, уносимая пыльным ветром, но Владу казалось, что у нее есть собственная злобная воля.
Что «Последние известия» слетаются к нему, как вороны.
И это только кажется, что газетам нечем выклевывать глаза.
* * *
Поездка сквозь снег похожа на полет сквозь звезды. Подсвеченные фарами снежинки летели навстречу, бились о стекло и уносились назад, а на их место прилетали новые. Темное утро представлялось космосом; время было раннее, тучи обложные, рассвет не торопился.
Иногда – очень редко – попадались встречные машины, нагло слепили фарами и убирались вслед за улетавшими снежинками, назад, в прошлое. Спать не хотелось; началось «сегодня», очень важный и напряженный день, не то что апатичное «вчера»…
Дальний свет фар пробивал пространство далеко вперед; полосатые столбы и редкие дорожные знаки вспыхивали бело-голубым отраженным огнем. Светало; на сереющем небе обозначились верхушки сосен, обозначился снег на растопыренных ветках, обозначилось наконец утро; впереди на дороге обозначилась человеческая фигурка возле приткнувшейся к обочине машины.
Влад притормозил.
На дороге стояла, подняв руку, женщина в длинной рыжей шубе. Больше вокруг никого не было – нетронутые сугробы и красный автомобиль, тремя колесами провалившийся в заснеженную рытвину.
Чтобы так въехать, нужно долго тренироваться, подумал Влад.
– П-простите, – сказала женщина.
Ресницы у нее смерзлись вместе с нанесенной на них тушью. Скулы были очень красные, губы запеклись на ветру; то, что Влад поначалу принял за покрытую снегом шапку, оказалось копной каштановых волос, правда, тоже заснеженных.
– Не могли б-бы… помочь, – сказала женщина, стуча зубами. – Я застряла…
– Добрый день, – приветливо поздоровался Влад.
– …на буксир! – взмолилась женщина. – З-замерзну… М-мобилка не берет… Д-д-д…
Проваливаясь в снег выше колена, Влад обошел вокруг красной машины. Выбрался на дорогу, потопал ногами, пытаясь вытряхнуть холодное и мокрое из высоких ботинок:
