Вы думаете, расизм остался в прошлом? Только не в маленьких провинциальных городках. Мои родители в ужасе. Мало того, что их единственный сын плетет небылицы по кофейням и барам, так еще и спутался с чернокожей. Я могу их понять, ведь они гораздо старше меня. Люди другого поколения. Теперь они скорее мои бабушка и дедушка, чем мать и отец. А вот поведение молодых людей мне не понятно — как будто ненависть к не таким, как они, передалась им по наследству от далеких предков.
Барбара как будто не замечает косых взглядов, которые на нас бросают окружающие. Похоже, ей нет дела до простых смертных. Иногда мне кажется, что она здесь такая же чужая, как и я. Еще до нашего знакомства я иногда видел ее на улицах, и она всегда находила глазами мой взгляд. Однажды я заметил, что она смотрит на меня из окна гостиницы. Я часто встречал ее в барах и кофейнях, она обычно сидела за самым дальним столиком и всегда одна. Познакомились мы случайно. Дело было в кафе. Я только что закончил рассказывать свою историю и направился к выходу, а она как раз входила. Нет, мы не столкнулись, но оказались достаточно близко друг к другу, чтобы завязать разговор. И вскоре уже шли вместе по улице под светом звезд. Барбара и я. Я никогда не рассказывал ей свою историю, но уверен, она слышала ее от других…
Также я не рассказывал о видениях, которые посещают меня с тех пор, как я вернулся на Землю.
Я купил мерседес. А почему бы и нет? Могу себе позволить. Родители сочли этот поступок непристойным: как можно тратить столько денег, если не работаешь? Они насквозь пропитаны протестантской этикой. Считают, что это грех — болтаться по городу и ничего не делать. Для них неважно, что я богат. Согласно их философии, человек должен работать, работать и еще раз работать.
Сейчас лето, и мы с Барбарой часто ездим за город. Я разрешаю ей сесть за руль. Мерседес ярко-красный, из-за этого кажется, что Барбара еще чернее, чем на самом деле. Чернее, но не красивее — красивее быть невозможно. Автомобиль хороший, но я сомневаюсь, что он обладает мощью мерседесов былых времен, да и ход у него не идеальный. Но я всего лишь разбогатевший бедняк и не могу отказать себе в таком подарке.
Когда я с Барбарой, у меня нет видений. Иногда мы вместе заходим в бары, но я не рассказываю при ней свою историю. Хотя она замечает, как смотрят на меня окружающие. Как на психа.
Возвратив корабль на Землю, я рассказал свою историю в Центре управления полетами. Меня слушали вежливо и задавали много вопросов. Записывали все, что я говорил. Потом отправили к психиатру, одному из тех, что работают на Космическую Службу. Судя по вопросам доктора, он заподозрил у меня параноидальную шизофрению. Все психиатры ее подозревают. Наверное, им нравится, как звучит это словосочетание — загадочно и мудрено. Думаю, они и сами не знают, что оно значит.
Доктор снова и снова просил меня рассказать о комнате с двумя окнами, в которой я оказался после того, как «Зевс» преодолел световой барьер. Я не мог описать ее ясно, потому что стены, пол и потолок представляли собой лишь слоистую темноту — за одним слоем другой, за другим третий, и так до бесконечности.
И еще мы бесконечно обсуждали стол, за которым я сидел в той комнате.
— Что это за стол, капитан Ройс?
— Просто стол.
— Деревянный или металлический?
— Не знаю.
— Вы, видимо, сидели на стуле и смотрели… э-э-э… на пресс-папье и космический корабль на столе?
— Да.
— Этот космический корабль был миниатюрной копией «Зевса»?
— Да. Точной копией, до мельчайших нюансов.
— А пресс-папье? Что оно представляло из себя?
— Я уже говорил: тогда я об этом вообще не думал. Но потом осознал, что это была Вселенная.
— Пресс-папье было круглое и стеклянное, вроде тех, которые встряхнешь, и внутри идет снег?
— Вроде того.
— Внутри него вы видели звезды? Галактики? Квазары?
— Только черноту.
— Почему вы его не встряхнули? Может быть, тогда бы вы увидели звезды.
— Как-то не подумал об этом.
— Хорошо, капитан Ройс, давайте перейдем к окнам. Первое, в которое вы поглядели… кажется, оно было слева? Расскажите еще раз, что вы там увидели.
— Гору. Но на самом деле это была не гора, а Марчен.
— Вы хотите сказать, Марчен стал таким большим, что походил на гору?
— Да. Он сидел посреди равнины, прижав колени к груди и обхватив их руками. В позе эмбриона.
— А что вы увидели за другим окном?
— Серую равнину — наверное, ту же самую. На ней лежал Скотт, огромный, как горный хребет. Именно в таких позах я их и обнаружил в салоне корабля позже, после того, как скорость упала ниже скорости света.
— Когда метеор пробил корпус корабля и воздух из салона вышел в космос, вы находились в рубке управления, так?
— Да. Скотт и Марчен отдыхали. Метеор не только пробил корпус, он смял шлюзовой отсек и повредил реле бортового компьютера, из-за чего «Зевс» и превысил скорость света. До того мы летели со скоростью чуть ниже световой.
— Капитан Ройс, вы астронавт. У вас достаточно знаний, чтобы понимать: если бы корабль превысил скорость света или даже сравнялся с ней, он сам и все на его борту превратились бы в сгусток энергии. «Зевс» не мог преодолеть скорость света, иначе бы вас здесь не было.
— Тем не менее, он ее преодолел, а я нахожусь здесь.
— Спасибо, капитан. Пока все. Почему бы вам немного не полежать? Глядя на вас, можно сказать, что небольшой отдых вам не повредит.
В нашу первую встречу я не рассказал психиатру про свои видения. Не сказал и через месяц — по приказанию Космической службы я должен посещать доктора ежемесячно. Он бы с огромной радостью поставил мне диагноз и отправил в сумасшедший дом. Зачем ему помогать?
У нас с Барбарой платонические отношения. Мне это не по душе; я влюблен в нее, а она, похоже, в меня. Но наша любовь как будто против страсти. Барбара никогда не приглашала меня к себе. Каждый вечер я привожу ее к отелю, мы целуемся, говорим друг другу «спокойной ночи». И на этом все.
А ведь на нее невозможно смотреть, не испытывая желания. Высокая, как богиня. По плечам струятся черные волосы. Когда мы едем в машине, они развеваются на ветру. Она носит летние платья, которые открывают изящные ноги и подчеркивают изгибы бедер. У Барбары походка принцессы. Иногда меня так и подмывает спросить ее, изучила ли она свою генеалогию. Если да, то наверняка среди предков обнаружила какого-нибудь африканского короля. Но иногда я в этом не уверен. В ней есть некая странность, как будто она не принадлежит ни к одной из существующих рас, да и вообще к человечеству.
Я не знаю, откуда она родом. Она никогда не говорила, а я воздерживался от расспросов. В этом городе она такая же чужая, каким был я, когда вернулся на Землю. Впрочем, я и сейчас чужой; мои друзья детства состарились, и мои странности отталкивают их. Я гораздо моложе, чем они, но в их глазах я — старик-астронавт, потерявший рассудок в долгом путешествии. Чужак. И рядом со мной Барбара — тоже чужая.
Видения посещают меня все чаще. И они совсем не похожи на то, что я видел за барьером скорости света. Одно из них настигло меня вчера, когда я отвез Барбару в отель. Как и прежние видения, оно напоминало водоворот. Мир, человечество, звезды, прошлое и будущее — это все как будто оказалось в чаше космического блендера. Я видел события, сцены, созвездия, квазары, пульсары, кружащиеся в ночи. Видел лица матери и отца, тысячи незнакомых лиц. Все они кружились в бешеном темпе среди звезд и сражений, городов и диких степей.
Видения меня нисколько не удивляют. Вряд ли Вселенная, увиденная изнутри, несет в себе больше смысла, чем увиденная снаружи. За барьером скорости света я сидел за столом, если, конечно, это был стол, и видел космос в форме пресс-папье — так неужели содержимое пресс-папье будет подчиняться доводам науки?
Когда я рассказываю о пресс-папье, психиатр задает любимый вопрос: «И вы тогда подумали, что вы — Бог?». Если я отвечу «да», он упрячет меня в психушку. Шизофреники часто считают себя Богом или его правой рукой. И я говорю доктору правду: тот момент был настолько краток и эфемерен, что я вообще ничего не подумал. И до сих пор в мыслях я не продвинулся так далеко, чтобы мнить себя кем-то более значимым, чем простой смертный.
