Говоря это, она сомневалась, что Никани имеет представление о том, что такое бумага, но оолой не переспросило.
— Если у вас нет бумаги, я могу писать на тонких листах пластика или даже на ткани, но мне все равно понадобится ручка, что-то, что оставляет за собой след в виде тонкой линии. Быть может вы сумеете изготовить для меня чернила — это самое простое. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Зачем тебе все это, ведь ты прекрасно делаешь это пальцем? — спросило ее оолой.
— Но пальцем я не сумею написать столько, сколько нужно. Я хочу, чтобы мои записки сохранялись долго, чтобы я могла прочитать и изучить их, когда посчитаю нужным. Я хочу…
— Нет.
Она умолкла прямо посреди фразы, взглянув на Никани округлившимися глазами.
— Но в этом нет ничего опасного, — стараясь оставаться спокойной, продолжила она. — Наверняка кто-то из ваших людей уже видел наши книги, магнитные записи, диски, фильмы — таким образом мы храним записи по истории, медицине, языку, науке, да о чем угодно. Лично я собираюсь таким образом делать заметки о том, чему ты научил меня сегодня о вашем языке.
— Я знаю о… записях, которые сохраняете вы, люди. Не знаю, как правильно называть это по-английски, но я уже видел их. Нам удалось собрать очень много подобного материала, и мы тщательно изучили его, чтобы лучше понять вас. Что касается меня, то мне суть этих записей осталась неясна, но другие утверждали, что все поняли.
— Могу я взглянуть на эти записи?
— Нет. Тебе и твоим соплеменникам смотреть на эти записи не разрешается.
— Почему?
Оно не ответило.
— Никани?
Молчание.
— Хорошо. Но я могу хотя бы вести собственные записи уроков языка? Это будет мне значительным подспорьем. Обычно мы, люди, делаем заметки во время изучения — это помогает нам лучше запоминать новые знания.
— Нет, ты не должна ничего записывать.
Лилит упрямо нахмурилась.
— Но почему «нет»? Мне это совершенно непонятно. Никаких объяснений. Что за манера вести разговор?
— Мне не разрешено давать тебе ничего подобного. Для тебя — никакого чтения или письма.
— Но почему, черт возьми!
— Таковы правила. Это запрещено. Было принято решение, что ни писать, ни читать вам, людям, не следует.
— Но это не ответ. В чем настоящая причина? Так просто запретить писать и читать — это ни в какие ворота не лезет. В чем причина такого запрета, хочу я знать?
Снова молчание. Щупальца Никани горько поникли. Он сразу же словно уменьшился ростом — стал похожим на покрытого мехом зверя, только что побывавшего под дождем.
— Я ни за что не поверю, что вам самим незнакома письменность и у вас нет писчих материалов — или что вы не сможете их изготовить по моему описанию, — заявила она.
— Мы можем все, что можете вы, люди, — ответило Никани. — Хотя многое из того, что делаете вы, нам не по нраву.
— Но читать и писать — что может быть проще и яснее, — продолжала настаивать она. — Тебе запрещено называть мне истинную причину, так?
Никани снова не ответило. Почему оно проявляло такое непоколебимое упрямство — потому что за его молчанием действительно крылся серьезный запрет или просто из ребяческого каприза, испытывая на ней свою власть? Второе тоже было вполне вероятным — почему бы оанкали не быть в этом отношении схожими с людьми?
Немного выждав, оно наконец проговорило:
— Предлагаю идти обратно. Я расскажу тебе кое-что любопытное из нашей истории.
Никани знало, что она питала слабость к длинным историческим экскурсам в прошлое многовидового народа оанкали, зачастую переплетающихся с отступлениями о происхождении того или иного термина из словаря межзвездных скитальцев. Но теперь она тоже заупрямилась. Усевшись на землю, она прислонилась спиной к стволу псевдодерева. Через секунду Никани опустилось напротив нее и заговорило:
— Шесть делений назад, на планете белого солнца, полностью покрытой водой, мы жили в толще неглубокого, но огромного океана, — так начало оно. — Мы были многотелы и переговаривались при помощи вспышек света, производимых особыми органами. Языком служили интенсивность вспышек и геометрические сочетания узоров… Причем смысл менялся от того, сколько человек одновременно участвовало в разговоре, так как фразы слагались от общего участия в построении гаммы.
Она не прерывала Никани, не задавала ему вопросов даже тогда, когда что-то не понимала в его рассказе, тщательно демонстрируя свое безразличие. Идея того, что оанкали могли вступить в межвидовую связь с косяками разумных рыбообразных созданий, потрясала, но Лилит не хотелось, чтобы Никани хоть как-то заметило ее интерес. Они не позволяют ей читать и писать. Такая малость, и та находится под глупым запретом. Такая-то малость!
Когда Никани, закончив первую часть своего повествования, поднялось и сказало, что сходит за едой для них обоих, она, дождавшись когда оно уйдет, поднялась и двинулась куда глаза глядят. Она шла без всякой цели, испытывая прекрасное чувство свободы, неизмеримое сравнительно с тем, что она испытывала когда-либо раньше; поначалу ее дорога лежала через напоминающую огромный парк рощу жилых псевдодеревьев. Навстречу ей не раз и ни два попадались оанкали, но мало кто из них рассматривал ее долее одной секунды. Понемногу расслабившись, она мало-помалу увлеклась созерцанием окрестностей, когда Никани внезапно появилось рядом с ней.
— Ты не должна убегать от меня, — сказало оно тоном, напомнившим ее настырных и сверхзаботливых земных мамаш, воспитывающих своих пятилетних детишек. Хотя, подумала она, этот ранг пятилетнего как нельзя лучше соответствует ее положению внутри семьи оанкали.
После этой отважной прогулки она принялась убегать от Никани при каждом удобном случае, лишь только стоило улучить момент. Она добивалась хоть какого-то результата, а их могло быть несколько: ее могли поймать, потом наказать и снова бросить в одиночку, а могли и вообще никак не реагировать.
Ей ничего не делали. Она оставалась безнаказанной. После нескольких ее побегов Никани перестало появляться перед ней уже буквально через минуту после расставания как чертик из табакерки. Казалось, что он специально предоставляет ей возможность часик-другой побыть одной, словно бы вне надзирающего ока. Вскоре она начала специально брать с собой еду, выбирая из своей последней трапезы кое-что, что можно было унести с собой — вареный рис, завернутый в тонкие листья из съедобного материала, напоминающего пресный хлеб с высоким содержанием белка, орехи или фрукты, или же куатасайяха, острое, отдаленно похожее на сыр, кушанье оанкали, которое, по словам Кахгуяхта, вполне годилось ей в пищу. Никани намекнул, что ничего не имеет против ее одиночных прогулок, однажды подсказав ей, каким путем она может избавиться от остатков своих походных трапез — закопав остатки в землю.
