— То есть, ты хочешь сказать, что не знаешь меня? Не слышал обо мне? Что просто увидел меня, и понял, как меня зовут?
— Можно сказать и так. — примирительно заключает Эзук. — А твоего спутника зовут Анатолий.
Это был не вопрос, а всего лишь утверждение. Толя поднялся, вытирая кровь с лица, и подошел к нам.
— Мое имя тоже написано у меня на лице? — спросил он.
— Не на лице. В душе. Лицо — лишь зеркало внутреннего мира. — мягко поправил его Эзук.
— А что написано на душе у тебя, Эзук? Извини, я не умею читать души так, как ты, да и имя твое кажется мне загадочным. Так будь добр, удовлетвори мое любопытство! Скажи, кто ты, и откуда.
Весь этот напыщенный монолог не производит на нашего нового знакомого ни малейшего впечатления.
— Это имя не есть истинное, — привычно ответил он, — А истинное имя вы, пока, не в состоянии прочесть. И это хорошо…
— Да кто ты, черт возьми?! — взорвался Толя, демонстративно положив руку на рукоять УЗИ.
— Я тот, кто спас жизнь твоей спутнице. Тебе этого мало, Анатолий?
— Откуда я знаю, что ты спас ей жизнь? Это с твоих красивых и длинных слов выходит, что медведь разорвал бы ее на кусочки, а я знаю Иру уже больше трех лет — таких зверюг она душила голыми руками!
Перебор, конечно, но мне все равно приятно. Я не спорю с Толей, предоставив эту прерогативу Эзуку, который, как мне кажется, в сотни раз сильнее меня в полемике.
— Я видел, что медведь убьет ее.
— Это тоже было написано у нее в душе?
— Нет, это было написано на ее судьбе.
Толя ненадолго умолкает, не в силах возразить что-то против такого аргумента. Против человека, который утверждает, что может читать не только души, но и судьбы!
— Ты, значит, и судьбы читать умеешь? Как черным по белому? А переписать страничку в книге судеб ты бы мог?
— Мог, Толя. — неохотно соглашается Эзук, впервые за время всего разговора проявивший какие-либо эмоции, кроме спокойного и уверенного добродушия. — Мог бы переписать хоть ее всю, но не стану этого делать. Ибо корректировать судьбу мира можно лишь с позволения Божьего, и сказано в Библии: «Не искушай Господа своего».
— Я не прошу переписать судьбу мира. — с издевкой спрашивает Толя, — Я прошу переписать судьбу конкретного человека, то есть, меня.
— Судьба каждого человека — есть кусочек судьбы мира. Они слишком тесно взаимосвязаны, чтобы изменить одну из них, не задев другую. Ты определяешь мир, мир определяет тебя…. Ты не знал, Анатолий?
— Иди ты к черту, хренов теолог. — бурчит себе под нос окончательно сбитый с толку Толя. — Скажи, хоть, чего тебе надо?
— Помочь вам. — просто отвечает Эзук.
— Ты помог. — вмешиваюсь в разговор мужчин я, — Что дальше?
— Помочь вам еще раз.
— И каким же образом?
— Еще раз спасти от смерти вас обоих.
Мы с Толей ошалело переглядываемся, и во взгляде каждого из нас можно прочесть: «Ну и замашки!» Спасти бегуна от смерти?… Это даже покруче, чем мечта любого мародера, «Убить бегуна».
— И где же нас ждет Костлявая? — спрашиваю я.
— В пятом бункере. — скорбно сложив руки на груди отвечает он. — Бункера больше нет, он захвачен людьми Мадьяра.
— Кто такой Мадьяр?
— Павел Мадьяров. Бывший лейтенант вооруженных сил России. Бывший — не потому, что был отправлен в отставку, а потому, что вооруженных сил не стало в принципе. Вовремя боевых действий на северном Кавказе при применении снарядов из обеденного урана, что, естественно, было санкционировано свыше, но нигде и никогда не упоминалось, Мадьяр впервые обнаружил, что подержав в руках такой снаряд может настроить свой слух так, чтобы слышать ультразвук. Начал экспериментировать со своим новым талантом, и понял, что натеревшись порошком из обеденного урана, может обогнать идущий на полном ходу танк. Доложил об этом своему начальству, после чего получил повышение и был переведен в особое отделение, состоящее из нескольких десятков подобных ему.
— Бегунов? — выдохнул Толя.
— Да, вы называете их именно так. Надо сказать, меткое название — в других городах то же самое явление называли суперменами, летучими мышами, инфралюдьми и ночными кошками. Название «Ночные кошки», надо сказать, пошло именно из армии — именно так назывался этот экспериментальный отряд.
— Откуда ты все это знаешь? — задаю я, наконец, тот вопрос, который следовало бы задать сразу же после его слов о падении «пятерки».
— Вы же бегуны, — улыбается он, — Вот и используйте свои способности по назначению. Обо всем этом говорит Черное Безмолвие. Воздух пропитан вестями, и нужно лишь уметь их слышать. Кому, как не вам, слышащим ультразвук и видящим инфракрасный свет, говорить с Безмолвием?
Мы молчим и, должно быть, выглядим пристыженными — мол он, называющий себя человеком, слышит то, что недоступно нам. Но в наших головах вертятся сейчас совершенно иные мысли. Как? Откуда? Почему он знает о нас и о падении «пятерки»? Ведь все эти разговоры о голосе Безмолвия — полная чушь, и в самом деле, кому, как не нам, знать это. Но… Эзук знает кто мы, знает о Мадьяре, если его и в самом деле зовут именно так, знает о захвате «пятерки»… Как?
— И что планирует Мадьяр в дальнейшем? — спрашиваю я, думая о том, что этот вопрос нужно было задать сразу же, не гадая о том, кто такой Эзук, и откуда он знает о последних событиях.
— Ему нужны бегуны для нападения на Штаты и, естественно, ядерный арсенал завода. Вооружившись в пятом бункере он двинет к заводу всех своих людей. Да, собственно, уже и двинул. Максимум, через час, они будут у северных ворот, и обрушатся на завод всем скопом.
— Сколько их? — спрашивает Толя. Нет, все-таки, не снабженец он. Солдат…
— Три с лишним сотни.
— Помимо Мадьяра среди них есть бегуны?
— Еще двое. Не менее сильные и тренированные, чем он. Его сослуживцы из «Ночных кошек».
Толя зло бьет себя кулаком правой руки по раскрытой ладони правой. Я понимаю его чувства — трое хорошо обученных бегунов-диверсантов, атакующих завод вместе с оравой обычных людей… Приятного мало.
— А теперь — последний вопрос… — Толя делает шаг к Эзуку, а затем молниеносным движением выхватывает нож и приставляет к его горлу. — Кто ты, и зачем ты все это рассказываешь нам? Только не надо больше говорить про голос Безмолвия и про твое желание бескорыстно спасти нам жизнь. Понял?
Эзук кивает. В его глазах не видно и тени испуга — он все так же спокоен и рассудителен.
— Ты все сказал сам, Анатолий. Мне нечего добавить к твоим словам. Ты же запретил мне говорить правду.
Издав протяжный стон, Толя отпускает Эзука и прячет нож в ножны.
