Он прикоснулся к плёнке. Никаких «зачем?», никаких «куда?» никаких «что дальше?»…
И разошлась она. И в щель проник он.
— Кто ты? Где ты?
— Никто. Нигде. Я — это ты. Ты говорил с собой. Ты — в безвременье. Ты — в Никогда.
— Теперь и я — Ничто?!
— Нет!!! — захохотало Ничто. — Ты — Никто! Теперь я не один! У меня есть обитатель. Я назову тебя Император.
— Как ты поймал меня?! Где ошибка в рассуждении?!
— Вот и найди её.
И через прореху в пределы бытия проникла смерть. Не просто конец живого, а отказ от жизни. Не просто гибель, а, скорее, непоявление. Мир вещества начал испарять себя. Мысль сомкнулась в кольцо, стараясь уберечь себя от усыхания.
Император обманулся. Он лишился Сущности, но не желаний. И страшный, страшный, бесконечнократный голод затерзал его. Но, пищи не было ему: в Ничто нет ничего. Смерть кидала ему мусор, останки Бытия. И только одно его могло насытить: добровольное, сознательное, спокойное сошествие в Ничто живой души. Без принуждения, без обмана.
А что додоны? Не сразу поняли, не сразу увидали, что мир прекращает сам себя. Мудрейшие решили, что встретили ещё одну загадку из бесчисленных чудес вещественных начал. Решили, что видят перетекание Вселенных. Преобразование материй. И не подумали, что утекание души ужаснее, чем схлопывание чёрных дыр.
И стали играть с явлением, как дети играют с мячиком. И соблазнялись игрою в абстрактные понятия. И увлекались. И с любопытством играли в смерть. И пропадали в Ничто.
Тех, что остались, ты видел, Избранный….»
«Ты видел, Избранный, тех, что остались. Такая точно участь, какую посчастливилось тебе увидеть, ожидает весь твой мир. Вселенная сожмётся до размеров крохотной деревни в песках разрухи, уныния и безнадёжности. Вы отгородитесь стеною от видимых потерь и будете исправно, прилежно и послушно волочить свой краткий век.
Вы не заметите, что ваши мертвецы всё более лишают вас пространства, хотя им безразлично, где догнивать. Но, вы в своей привычной, мелочной манере всё будете стремиться удерживать в ограниченных своих пределах мёртвые клочки пространства, материи и времени. Вам будет мало жизненных соков, и вы урежете себя настолько, что сами уже не различите, где граница смерти и жизни.
Вы давно мои. Вы сами разрушаете свой дом. Вы сами рвёте жизненные узы. Вам тесна любовь. Вы ищете лишь развлечений. Ваши привязанности вам не ценны. Вы ищете свободы от самих себя. Вам не нужна реальность — вы жаждете забвения. И, если я не сгрёб одним движением всё ваше нищенское бытиё, лишь только потому, что мусора и у меня в избытке.
Ты, Избранный, лишь ты есть истинная ценность. Лишь ты мне нужен. Всё остальное — просто мусор. Ты сам не знаешь, что ты есть. Когда поймёшь, не поколеблешься и с радостью придёшь, и примешь дар.»
* * *
Земля была темна, а звёзды неистово мигали в вышине. И странно тихо в ожидании рассвета. Вокруг всё словно впало в забытье. В унылых стенах Стамуэна не было ни звука. Один холодный ветер царил над спящею равниной. Он молча колыхал полог навеса. Под парусиной, тоже молча, ждал утра неспящий человек. Лишь он да ветер стерегли безмолвную пустыню.
* * *
В темноте раздался стон.
— Тебе плохо, Ари?
— Нет, Маргарет, вполне терпимо.
Два измученных и до смерти уставших человека скорчились у каменной стены своей ловушки. Места было много — пещера велика.
Аарон при падении разбил пальцы правой ноги. Теперь они распухли и болезненно пульсировали. Сначала он не понял этого и, упав на дно каменной залы в глубине горы, вскочил и заметался. Очень, очень не сразу до него дошло, что это бесполезно.
Он не хотел верить. Пытался взобраться на стену. Целую вечность обходил пещеру по периметру, ощупывая стены. Выход был весь на виду — вот он, на высоте всего лишь метров двух. Пещера-ловушка едва освещалась слабым, призрачным светом и этого было вполне достаточно, чтобы видеть, как безнадёжны их попытки выбраться отсюда. Но, Аарон всё не верил. И всё перебирался, хромая, с камня на камень, пытался даже оторвать их от пола, чтобы взгромоздить друг на друга.
Маргарет, лихорадочно блестя глазами, наблюдала за ним. Это всё она уже проделывала ранее. Её сотрясал кашель, она хрипло дышала. Только приложенная к горячечному лбу бутылка с холодной водой давала немного облегчения.
Теперь у них вдоволь воды, но они не могут выбраться отсюда, чтобы позвать остальных, принести им воду.
— Была бы верёвка, — тяжело дыша, проговорил Аарон, усаживаясь рядом с Маргарет. Он выглядел измождённым.
— Верёвка не поможет, Арии, — тихо ответила она, стараясь не стучать зубами от озноба. Он и сам это понимал, но собственная беспомощность раздражала его.
Аарон шёл в поиск с такой надеждой. Он рисовал в своём воображении, как он найдёт потерявшуюся Маргарет и с триумфом доставит её в лагерь. Тогда даже грубый Боб Мелкович посмотрит на него с уважением. Было приятно пофантазировать на эту тему, это очень скрашивало трудности дороги.
Он всегда стремился быть первым. Не так, конечно, глупо, как Фарид. И не так беспардонно, как Мелкович. Успех должен иметь под собой реальную основу. Аарон всё время оценивал себя как бы со стороны. Выходило не очень. Он был таким нескладным.
«Мой Ари, — говорила мама, — не штангу будет дёргать. Он пойдёт в науку и сделает великое открытие!»
Она всегда так откровенно любовалась им, что Аарону даже было неловко, когда их видели вместе. Ну как ей объяснить, что кроме неё, никто более им не любуется. Что ему жить в мире, где несколько иные ценности. Что научному триумфу предшествуют долгие годы неизвестности, непопулярности, не вполне научных споров, подсиживания со стороны коллег, прислуживания перед руководством. И даже до этого тоже надо дорасти.
Придя домой, он словно попадал в пыточную камеру, до такой степени мама доставала его настойчивыми расспросами. Она хотела быть в курсе всего. Кто и что ему сказал, со всеми мелкими подробностями. Все ли заметили, что на нём новый свитер? Какой её Ари умный! Они заметили, как он интересно подал мысль? А что куратор, что он сказал? А вот что она сегодня говорила в синагоге своим подругам! Как они ахали и завидовали ей! А кантор ей сказал, что её Ари непременно сделает себе в науке имя!
Она так сильно любила его. Она ещё хотела успеть насладиться его победой, пока жива. Аарон был поздний и единственный ребёнок немолодой еврейской четы, названный по имени первого израильского первосвященника — до такой степени Ираида Коэн желала видеть своего сына избранником славы. А его как раз нисколько не прельщал этот библейский образ!
