Сидя у Виолы, ждавшей от него нежных слов и объятий, Бернсдорф как будто слышал мелодию из своего фильма "Забудь или умри", элегическую линию скрипки, певшей о том, как все люди одиноки и обречены. Такова она, жизнь, как бы жаловалась музыка, поток времени несет тебя, и лучше всего ему не сопротивляться.
Полиция раскусила его, шансы в борьбе неравны, запахло поражением. Но отступать поздно. Пока что ему не по нутру ставить крест на собственных планах, трусливо уходить в сторону.
- Ты ничего не пьешь, - сказала Виола. - И ничего не рассказываешь о вашей поездке... что-то случилось?
Бернсдорф заставил себя улыбнуться. Как-никак, он приехал сюда не для того, чтобы сидеть молча, предавшись невеселым мыслям. Он должен что-то выяснить у Виолы - и не должен ей верить на слово. Но как допрашивают близкого человека?..
- Я по тебе вижу, что-то все-таки случилось.
- М-да, причем неприятное. Фишер хочет снять тебя в такой сцене: подругу Кампано при нападении на Толедо ранят, берут в плен, а потом издеваются над ней.
- И я должна сыграть это?
- "Сыграть" - слишком громко сказано. Сняться в такой сцене. Он хочет доснять это в Германии и предлагает тебе три тысячи марок плюс командировочные.
- Я согласна.
- За несколько съемочных дней гонорар приличный, но я тебя предупреждаю! Как только фильм появится на экранах, его увидят люди из вашего посольства и ты не сможешь вернуться.
- Что ж!.. Я так или иначе хотела уехать...
Разговор, помимо желания Бернсдорфа, приближался к критической точке. Она хочет уехать из Гватемалы любой ценой! Еще позавчера она даже умоляла взять ее с собой в Германию. Родители Виолы эмигрировали, она намерена последовать за ними. Или кто-то оказывает на нее давление?..
- После того как мы с тобой познакомились, Виола, ко мне подошел майор Понсе, ты его знаешь, наверное.
Она налила виски в стакан Бернсдорфа, ничего не ответила.
- Мы с ним говорили и о Кампано. - Бернсдорф умолк, стараясь поточнее вспомнить слова майора. - Понсе сказал мне еще: "А вы поинтересуйтесь у дамы, которую угостили коктейлем".
- Я работаю в газете, вот меня и знают. Понсе? Какое он имеет ко мне отношение? Я сама предупредила тебя о шпиках.
- Виола, ты что-то от меня утаиваешь. Почему? Понсе заставил тебя работать на полицию? Чем он тебе угрожает? Арестом? Тебя вынудили прийти к нам и предложить свои услуги? Да? А теперь ты решила сделать то, что в его расчеты не входит, - хочешь бежать из страны, хочешь отомстить, рассказать за рубежом, что у вас происходит?
Пальцы Виолы мелко дрожали.
- Все примерно так, как ты говоришь.
- Почему же скрывала это от меня? Тебя так сильно запугали?
- Нет... Я боялась, я так боялась, что ты будешь меня презирать...
Однако все было не совсем так. А как, Виола не могла рассказать никому, она всеми силами старалась подавить в себе эти воспоминания. Лишь иногда, в кошмарных снах, пережитое снова начинало терзать ее, и как раз сейчас Виола мысленно увидела перед собой Торо, грубого и жестокого, как дикий зверь.
Грязные, оскорбительные крики, которые она пыталась забыть все последующее время, - а прошло уже больше трех лет с тех пор, - были для нее самым страшным воспоминанием. И теперь она опасалась, что дело, начатое Понсе, может завершиться у Торо. Бежать? Но как?
- Какая же роль отводится нам? --спросил Бернсдорф.
- Я... не знаю. Я только должна докладывать ему... Понсе намекнул, что киногруппу используют как наживку.
- И кто должен эту наживку проглотить?
- Ну... противники режима - в широком смысле слова. "Я не против этих немцев, - сказал он мне. - Я только против герильерос, а они всегда не прочь встретиться с левыми иностранцами".
- О Толедо у вас речь заходила?
- Понсе упоминал о нем вскользь, когда рассказывал о Кампано.
- Подробности о жизни Кампано тебе сообщил он?
- В основном да. Сама я знала лишь дом, где он родился. О Толедо он упомянул в связи с неудавшимся похищением.
- Он хочет впутать нас в какую-то историю с Толедо?
- Я слишком нервничала тогда, чтобы разобраться, что к чему. Помню, подумала: "Все начинается сначала..."
Бернсдорф склонил голову набок, он так и буравил ее взглядом. Виола вдруг с ужасом осознала, что Бернсдорф ей не доверяет. Несмотря на всю ее откровенность - не верит! Наступила тягостная пауза.
- Вряд ли Понсе рассматривает нас исключительно как наживку, проговорил Бернсдорф на удивление спокойно. - Это вообще исключено. А если и так, то нам непосредственно ничего не угрожает.
- Почему ты так считаешь?
- Иначе он не стал бы говорить об этом с тобой. Жаль, что ничего другого ты не запомнила... Но если мы в самое ближайшее время не узнаем, что он задумал, Виола, то его ловушка захлопнется и никому из нас из нее не выбраться. И тебе в том числе.
- Ах, вот что... Ты хочешь, чтобы я узнала, что он задумал?
- Попытаться-то ты можешь... Знаю, ты многим рискуешь в обоих случаях, и неизвестно даже, когда больше/ Но если Понсе сумеет запутать нас в какую-то грязную историю, тебе уже не удастся воспользоваться приглашением Фишера, ты меня понимаешь?
Бернсдорф взглянул на часы, задумался.
- Послушай, разве сегодня тебе к Понсе не идти? Ну, с "докладом"?
- Сегодня ничего не произошло. Или все-таки пойти? Тогда расскажи, что было в Сакапе.
- Да, кое-что им надо подбросить, - сказал режиссер. - На своем жаргоне они называют это "материалом для игры...". Ты пускаешься в опасное плавание, Виола. Но особенно не тревожься - мы с тобой пройдем всю "программу" от точки до точки и отшлифуем ее до блеска. Разве я не профессионал? Или глупее Понсе?
Ночь полна шумами и запахами: музыка, доносящаяся из кабачков... шаги прохожих... принюхивающиеся к чему-то собаки... пьяницы, горланящие песни... непонятные слова на диалекте индейцев майя... Вот уже полчаса Виктор Роблес сидел перед хижиной Габриэля Паиса, старшего среди шести или семи братьев в бедняцкой индейской семье. Роблес никак не находил ответа на мучивший его вопрос: как этот индеец из самых низов смог заполучить роль в фильме, пусть и самую маленькую?
Высадив Бернсдорфа перед кинотеатром, Роблес отправился в поселок металлургического завода на поиски Марселино Торреса, якобы похожего внешне на Кампано. Но в окнах дома Торреса было темно, на стук никто не отозвался. Соседи, к которым он обратился с вопросами, отмалчивались, не испытывая доверия к незнакомцу... А теперь его такси стоит у подножия холма, обживаемого потихоньку беднейшими из бедных индейцев. Ездить ночью по закоулкам трущоб опасно: здесь ни фона-реи нет, ни замощенных дорог. Договориться с индейцами трудно, почти никто из них испанского не знает. Они переселились сюда из своих деревень совсем недавно и, исключенные из городской жизни, влачили жалчайшее существование.
